Авиация, десантные войска — Граф.
Флот, механизированные войска — Барон.
Танковые части и артиллерия — Дергунчик.
Пехота, военная полиция — Волдырь.
Разведка и контрразведка — Филин.
Научно-техническое обеспечение — Шершень.
Финансовое обеспечение, снабжение — Ноготь.
Идеология, административная поддержка — Канцлер.
И все склоняют головы в знак согласия.
Мало кто впоследствии мог в точности вспомнить этот день. Хотя причины были разные. Но те, кто пытался вспоминать, сходились в одном — день был великий, судьбоносный, духоподъемный, иначе как объяснить ту небывалую силу, что подняла с колен угнетенный народ, то единство, что сплотило разобщенные доселе слои общества, тот благородный энтузиазм, что подвиг всех действовать?
Внезапно все передачи столичного радио и телевидения были прерваны. И по всем каналом твердый, мужественный, уверенный голос сообщил — император, его продажные министры и грабительствующие верхи предали страну. Все они давно стали наймитами Хонти и Островной Империи, бросив государство в пекло ядерной войны, чтобы иметь возможность жировать на вражеские подачки.
Все вдруг стало кристально ясно. По-иному и быть не могло! Как иначе объяснить постоянные поражения, которые терпела армия, позабытые с Глухих времен эпидемии, опустошающие страну, чудовищное унижение нации, как не предательством? Терпеть такое было далее невозможно. И голос из репродуктора это подтверждал, пояснял, выражал заветные чаяния.
Народ и армия должны взять власть в свои руки, говорил он. Пусть честные труженики не боятся — ни единого выстрела не будет сделано по ним. Все, кто способен сражаться, — едины с народом, и это теперь сражающийся народ. Пусть трепещут те, кто предал его и наживался на крови и страданиях!
И это тоже была правда, ясная, как Мировой Свет. Все воинские части, расквартированные в Столице и окрест нее, в единочасье перешли на сторону восставших. То же касалось полиции и жандармерии. Повстанцы, нет, уже армия нового правительства взяла под контроль все стратегические пункты, все жизнеобеспечивающие предприятия, банки, транспортные узлы, склады — все, без чего огромный город не мог бы жить и дышать. Восставший народ захватил императорский дворец, особняки аристократов, министров и крупных капиталистов. Сопротивления не оказывал никто.
К сожалению, не обошлось без определенных эксцессов. В первую очередь это были пожары, уничтожившие несколько крупных кварталов. Впоследствии их называли очищающим пламенем, уничтожающим старый, прогнивший мир. Причиной же называли авианалет Островной Империи. Тамошним негодяям не было дела до великих событий, вершившихся в Столице. Возможно, они даже рассчитывали, что главные силы будут отвлечены, и они без помех сумеют совершить свое гнусное нападение. Но они просчитались. Не только противовоздушная оборона, которую давно не рассматривали как реальную силу, обрушила на захватчиков невиданную огневую мощь. (С того дня к ПВО стали относиться к почтительным восторгом.) Контратаковали летчики-истребители. Почти ни один экипаж, поднявшийся в тот день в воздух над Столицей, не вернулся благополучно, но вражеская эскадрилья была уничтожена полностью. После этого судьбоносного дня, когда враги ощутили на себе всю мощь ответного удара, Столица не знала более бомбежек, но в тот день — или ночь? — несколько зажигательных бомб на город все же упало, тушить же пожары было некому. Пожарникам было не до их прямых обязанностей, да и всем остальным тоже. Все спешили поучаствовать в общем празднике.
Хотя нет, не все. Были и такие — немногие, но надо признать, что они были, — которые, вместо того чтобы предаться общей радости, валились на землю, воя, корчась в судорогах и хватаясь за головы, как будто народное ликование причиняло этим выродкам невыносимую боль. Их сметали в победоносном шествии, и если мразь не успевала отползти с дороги, избивали — нет, втаптывали к грязь, как и подобает поступать с такими. Не иначе, гнусные мерзавцы, чьи рожи были залиты слезами, оплакивали падение прогнившего режима и поражение своих хонтийских и пандейских хозяев. Так пусть получат по заслугам, уроды, предатели, нелюди!
Да, их сметали — и те, кто строил при дворцах и особняках убежища от газовых и ядерных атаках, обнаруживали, что эти убежища не спасают от собственных сограждан. Преданная доселе охрана сливалась с этими гражданами в экстазе. Верные слуги распахивали перед толпой ворота. И хозяева дворцов и особняков тщетно кричали, что они такие же, что они готовы слиться и примкнуть, что они все добровольно отдадут на нужды, их никто не слушал. Толпа знала, что это враги. Им так сказали. Им назвали имена.
Кое-кто из поименованных дожил до того дня, чтобы предстать пред Черным трибуналом. Но не все. Включая императорскую фамилию.
До сих пор это считалось доблестью и достоинством — что в годину бедствий император с семейством не покидает Столицу, не скрывается где-то в потаенных убежищах, а остается месте со своим народом. Теперь народу разъяснили, что это была подлая и хитрая уловка. Отсюда, из сердца Столицы, удобнее вершить свои предательские деяния и, подобно спруту, тянуть жизненные соки из несчастных подданных.
И когда — после повторения сценария, воплощенного по всему городу: дворцовая гвардия перешла на сторону повстанцев, мятежная толпа ворвалась внутрь, император с императрицей, прижимая к себе детей, напрасно лепетали, что добрый народ тысячу лет жил под благотворным крылом монархии и не может причинять зла потомку и избраннику богов.
(«За ними нет никаких грехов, кроме слабости и бездарности, — сказал Канцлер Шершню, когда оба слушали подготовленную к радиотрансляции запись выступления: синтетический голос был тщательно обработан, так что артисты императорских театров могли позавидовать. — И это из всех грехов — наихудшие».)
И сейчас никто не помнил про славу предков и тысячелетнюю монархию, что императорская семья много жертвовала на благотворительность, а родственники ее служили в действующей армии. А помнили, что императрица с дочерьми плясали на балах — благотворительных, да! — когда кругом люди мерли от голода и нищеты, что наследник находился при своих родителях, а их сыновья гибли на фронтах, куда их загнал вот этот бледный трясущийся человечек в короне.
Как они погибли, тоже в точности описать никто не мог, да и не пытался, поскольку история была отменена как дисциплина. Не было ни суда, ни казни. «Их покарал меч народного гнева», — такова была общепринятая формула. Филин, правда, потом пытался провести расследование, дабы пресечь на корню возможность появления самозванцев. Умник говорил ему, что в их ситуации никаких «чудом спасшихся императоров», «наследников» и «великих герцогинь» быть не может, но Филин не желал принять это за аксиому. Мало какую марионетку попытаются нам подсунуть хонтийские или пандейские друзья, говорил он, надо пресечь, пресечь…
