– Это ОНА? – трагическим шепотом спросил Лаэрт.
– Она не звонит мне, – безжизненно поведал Филипп. – Она меня разлюбила.
Лаэрт облетел вокруг него. Вблизи молодой человек выглядел еще хуже, и Лаэрт решил, что пришла пора его утешить.
– Ну, так что же? Не позвонит одна, позвонит другая. – Лаэрт фамильярно хлопнул хозяина по плечу. – Вот я, так я чуть не попался! И в какой переплет! Хочешь, расскажу?
– Не хочу, – равнодушно отозвался Филипп.
Матильда тоже больше не звонила ему, и Фаэтон был ей за это бесконечно благодарен. Он решил, что дочь Вуглускра уже забыла о нем; ведь сам он так хотел забыть о ней!
– По моему скромному вампирскому разумению, – начал Лаэрт, – остается последнее средство.
– Какое?
Лаэрт вооружился очками, достал сочинения Дюма в одном томе и стал их листать, используя при этом все свои шесть конечностей – четыре простых, две сложных, а также восемь дополнительных (в счет не идут).
– Вот! – провозгласил он, тыча лапой в страницу. – Правило шестнадцатое: если девушка не звонит тебе, позвони ей сам!
Филипп покачал головой.
– Я пытался найти ее через справочник, – сказал он тихо. – Но ее там нет!
Лаэрт задумчиво почесал хвостом нос.
– Слушай, а может, ее вообще нет? Может, она тебе просто приснилась?
– В таком случае я бы не хотел пробуждаться, – сказал Филипп печально.
Лаэрт поглядел на мыльные пузыри, летавшие по комнате, и пришел к выводу, что двоим вряд ли могло присниться одно и то же.
– Тебе надо отвлечься, – сказал вампир. – Сходи погуляй с друзьями, полетай или… Словом, придумай что-нибудь!
– Я больше не могу летать, – признался Филипп. Лаэрт вздрогнул. – Я все время падаю, и, знаешь, это все-таки больно. А мои друзья… Пончик работает у Вуглускра, у него и времени нет. Гаргулья прихворнул, Сильвер куда-то исчез, Мистраль что-то сочиняет, Человек без лица тоже работает в поте лица, а другие…
Лаэрт громко всхлипнул.
– Перестань, – поморщился Филипп, – мне и без тебя плохо.
Лаэрт вышел на цыпочках и сквозь стену проник в кухню, где заказал себе у скатерти-самобранки большую порцию выдержанной минеральной воды, чтобы успокоиться. Тем временем Филиппу позвонил Амадей и пригласил его погулять по крышам. Филипп вежливо отказался. Кот пожелал ему всего наилучшего и отключил видеофон.
– К вам гостья, – сообщила система.
Филипп вскочил и бросился к двери, но внезапно остановился.
– Скажи, что меня нет, – попросил он. В маленькой фигурке на мониторе он узнал Матильду. Она шла несмело, то и дело озираясь, словно не бывала здесь раньше столько раз, что потеряла им счет. Компьютер спросил у нее, кого она ищет.
– Мне нужен Филипп, – сказала девушка.
– Филиппа нет, – металлически-любезно сообщила система. – Что ему передать?
– Ты врешь, – сказала Матильда с ненавистью. В этот миг Филипп с трудом узнавал ее.
– Непонятное слово, – звякнула система. – Повторите ввод.
– Филипп! – крикнула Матильда, подступая к двери.
– Внешний агрессор, – сообщила система Филиппу. – Под угрозой нарушения закон о неприкосновенности жилища. Вызывать мышкетеров?
– Не надо, – велел Филипп, – молчи…
Зеркало за его спиной оживилось.
– Выйди к ней, – шепнуло оно вкрадчиво, – выйди, выйди… Ты же видишь, как ей тяжело. И тебе тяжело. Все еще можно исправить, Филипп. Надо только открыть дверь. Все можно исправить. Все…
Филипп побледнел. На его виске часто-часто задергалась жилка.
– Я не спрашивал тебя, – задыхаясь, сказал он.
– Филипп, – продолжала Матильда, – я знаю, что ты там!
Фаэтон медленно сполз по стене и сел на пол. Зеркало затуманилось и угасло.
– Ответь! – крикнула Матильда и ударила по двери ладонью.
– Не надо по мне стучать, – сердито сказала дверь. – Благодарю вас.
Матильда заплакала. Филиппу невыносимо было смотреть на нее, но не смотреть он не мог. Он не знал, кто из них мучается больше сам, а кто – мучает сильнее другого, но чувствовал, что может не выдержать этого.
– Значит, тебя нет, – сказала Матильда. – Все кончено, да? Ты меня больше не любишь, Филипп?
– Непонятное слово, – бубнила система, – повторить ввод.
– А ведь я тебя любила. – Она усмехнулась. – Да, я видела вас. Она красивая, да? Она… Значит, ты сейчас с ней? А я? Как же я, Филипп?
– Я виноват, – тихо сказал Филипп, поникнув головой. – Это моя вина. Тебе не следовало любить меня.
Матильда молчала, словно обдумывая его слова; но он знал, что девушка не может его слышать.
– Это ужасно, – жалобно сказала Матильда. – Ты с ней – и все равно ты со мной. Я говорю с одиночеством, а у одиночества твое лицо. Я никогда не видела снов, а потом мне приснилось, что ты снова со мной и мы вместе, как всегда. Если бы у тебя было сердце, ты бы пожалел меня.
Филипп весь сжался. Наступила тишина. Он поднял руку – хотел дотронуться до лица Матильды на экране – и опустил ее.
– Все равно я забуду тебя, Филипп, – сказала Матильда. – Скажи мне что-нибудь.
Ответа не последовало.
– Прощай, Филипп.
Лифт распахнул свое сияющее чрево. Элегантный кот под руку с какой-то облезлой дамочкой приветствовали Матильду светской улыбкой. Она смахнула с глаз слезы и вошла в кабину.
– Вам вниз? – учтиво спросил кот.
– Наверх, – сказал мышкетер, – дальше налево, потом прямо, потом назад и направо, потом вниз.
Подчиняясь его указаниям, двое других мышкетеров поволокли Сильвера Прюса сначала вниз, потом направо, потом скатили по какой-то горке, опять подхватили под руки и потащили. Прюс при этом молчал и не подавал признаков жизни. Молчал он потому, что был без сознания, а признаки жизни в этом положении подавать тем труднее, что вышеназванная жизнь на время как бы отлучается из тела. Утром, когда Сильвер возвращался домой, его забрали мышкетеры, и очнулся он только тогда, когда что-то загрохотало над самой его головой. Сильвер приподнялся. Пол, на котором он лежал, показался ему дьявольски холодным, а яркий свет резал глаза. Грохотала опускавшаяся железная дверь, сквозь которую поспешно выбегали какие-то люди. Кроме Сильвера, в помещении не оставалось ничего, если не считать четырех совершенно гладких стен. Одна из них была непрозрачной только с виду, ибо давала возможность находящимся снаружи наблюдать за тем, что происходит в камере; именно к этой стене прильнул Пробиркин. Глаза его горели восторгом. Возле профессора, заложив руки за спину, стоял генерал Дромадур в армейской форме, при всех причитающихся ему регалиях. Наконец Пробиркин оторвался от стекла.
– Вы уверены? – начал он, почтительно полуобернувшись к генералу.
