Там у ограды — небольшой холмик земли — временная могила нашего Пенька. Он похоронен в собственном спальном мешке. Будет срок — мы его перехороним на кладбище, как подобает.
После этой печальной работы мы покинули догорающую школу, покинули не через ворота, а с другой стороны через калитку в сетчатой ограде — лишь бы не очутиться вновь на страшном школьном дворе. Я нёс Лёнчика на руках, а Вела ковыляла следом. Мы отошли на приличное расстояние от района, подвергшегося Велиному воздействию и наконец остановились в этом заброшенном доме на беспризорной улочке. Мне пришлось ещё раз вернуться к школе за нашими рюкзаками, и лишь после этого мы смогли спокойно перевести дух.
Состояние Лёнчика поразительно быстро улучшалось, но он был ещё слаб и двигаться сам не мог. Ждать, пока он совсем поправится, тоже было нельзя: неизвестно, что произойдёт в Зге за это время, тем более, после вчерашнего. Поэтому решено было до утра нам побыть вместе, а утром мне одному отправиться к Стволу, возможно, что-то выяснить или что-нибудь предпринять.
Утренний дождь был мне не помехой, у меня имелся дождевик, непромокаемые ботинки. Я был готов выступить, я стоял на крыльце, размышляя: разбудить Велу или не надо, пускай уже выспится. Записку что ли написать?
Вела вышла на крыльцо, избавив меня от сомнений.
— Уже? Такую рань? Ты ел что-нибудь?
— Ел. Сами поешьте. Из наших запасов ещё две банки тушёнки, три батона, сыра немного.
— Будь осторожен. Очень тебя прошу.
— Не волнуйся. Вы тоже — повнимательней. Хотя, не думаю, что кто-нибудь теперь сможет быть для вас… всерьёз опасен. Но… Вдруг что, сконцентрируй, отправь мыслепосыл. Я пойму.
— Думаешь — получиться?
— У нас теперь всё получится. Всё будет хорошо.
— К вечеру вернись. Мы будем очень ждать.
— К вечеру обязательно. Если не раньше. Ну всё, пошёл я.
Я обнял её, прижал к себе. Маленькая, слабая, уставшая от невзгод женщина… Что нужно, чтобы сделать её счастливой? Чтобы глаза её навсегда остались её чудесными ласковыми глазами. Чтобы, не приведи Бог, из глаз этих вновь не изошло то…
Я запер штакетную калитку на крючок и быстро зашагал по улочке. Улочка вывела меня на широкую улицу, одну из сквозных улиц, которая переходила в загородное шоссе. Теперь — прямая дорога до центра и до моего родного района. И где-то там, между ними должны располагаться здания научно-исследовательского комплекса, станции зондирования, зона Ствола и сам Ствол. Так, по крайней мере, нам было объяснено провожавшими нас за Кайму, и так это изображалось на карте. Минут за тридцать — сорок дойду. Зга — маленький город. Всё рядом.
Дождевые капли лупили по старому асфальту, шуршали по моему дождевику. Под ногами пузырились многочисленные лужицы. Но идти мне было легко и даже приятно. Несмотря на всё происшедшее. Несмотря на то, что пришлось оставить Велу и Лёнчика. Несмотря на полную неизвестность впереди. Дождь всегда неплохой утешитель. Дождь не обманщик, он не обещает радостей и побед, которые почти никогда не сбываются. Он обещает покой, который сбывается почти всегда. Потому что покой — в человеке, а не вне его.
У меня не было никакого плана действий. Я понятия не имел, с чем встречусь и как поступлю. Я просто надеялся, даже верил, что худшее уже позади. Не может же нам быть хуже, чем было вчера. Всё будет хорошо. Я обещал Веле. Значит — будет. Значит, я — отвечаю за это.
Никого не попадалось мне навстречу. Никто не догонял меня. Безлюдный дождливый город. Знакомый и чужой одновременно. Реальный и призрачный. Открытый, простой и доверчивый, как в прежние годы. Заколдованный, втиснутый в невидимый панцирь, заклятый печатями диких тайн. Моя Зга…
Я прошёл мимо автобусной станции, на которой не было ни одного автобуса, ни одного человека. Ступил на центральную площадь — попросту расширенную часть улицы, по обе части которой стояли осанистые здания местных управлений, поблёскивал стёклами универмаг, почивал на своих разлапистых колоннах дворец культуры.
Ничего не изменилось на площади. Лишь деревья стали гуще, никем не подрезаемый кустарник газонов беспорядочно разросся-разветвился. И — всё изменилось. Всё словно покрылось маревом отчужденья. Потому, что не было главного в городе — людей.
Чем дальше я шёл, тем больше портилось моё настроение, тем сильнее давило на меня это безлюдье. Я старался не думать об этом. Скоро всё должно проясниться. Должно…
Дождь прекратился. Я снял мокрый дождевик, встряхнул, сложил его, затолкал в висящую на плече сумку.
За площадью мне надо будет повернуть направо, на улицу, которая выведет меня прямиком к научному комплексу и к самому Стволу — конечной цели нашего путешествия. Наверняка, конечной. И обязательно, непременно там в конце отыщется и начало. Новое, благое начало.
Площадь оказалась не совсем безжизненной. Перед поворотом стояла рыжая грустная собака и ждала меня. Вислые уши дворняги чутко подёргивались на звуки моих шагов. Она переступала лапами в нетерпеньи. Я ей зачем-то был очень нужен. Я шёл слишком медленно.
Выглядела собака немолодо и нездорово. Худые, впалые бока, блеклая, свалявшаяся шерсть, серая проплешина на спине, низкая усталая посадка головы, вялый потёртый нос. По всему — жилось псине здесь трудновато.
— Привет, земляк! — бодро возгласил я, — Или землячка. Как твои собачьи дела? Вижу-вижу, что не блестяще.
Собака подняла голову, внимательно глядя на меня снизу вверх. Встретившись с ней глазами, я вздрогнул от неожиданности. Во взгляде собаки было очень мало собачьего. Бессомненно человеческий испытывающий взгляд, многослой-многосмысл: человеческая печаль-пониманье, печаль-предвиденье, печаль-неотвратимость. Для животных нет неотвратимости, она не может осознаться ими.
— О-о-о!.. дорогая… Похоже, что с тобою здешние безобразия тоже сыграли шутку. С чего это ты вдруг решила очеловечиваться? Неприятно и неприлично для уважающей себя собаки. Ты в самом деле всё понимаешь?
Собака как-то рыкнула-хмыкнула и кивнула головой.
— И говорить умеешь?
Собака покачала головой.
— Не умеешь или не хочешь?
Собака взглянула на меня с откровенной иронией.
— Да, конечно, — согласился я, — Думающая по-человечьи собака — уже ничего хорошего. А к тому же ещё и гавкающая по-человечьи: это — ты права — форменная пошлость. Ты предпочитаешь общаться молча?
Собака кратко кивнула на ходу, двинулась вперёд, приглашая меня за собой.
Мы миновали распахнутую калитку в узорной ограде Управления внутренним порядком, обогнули могучее трёхэтажное здание. Широкий, вымощенный бетонными плитами двор одного из самых строгих и опрятных в городе учреждений был захламлен пожухлой многолетней листвой, сухими ветками с окрестных деревьев и даже какими-то разноцветными обёртками, картинками-коробками, очевидно пригнанными ветром от соседнего универмага. Никто не управлял порядком ни в городе, ни во дворе Управления.
