Я вернул оставшиеся неразобранными письма супервизору, выключил компьютер и встал. Краем глаза заметил удивленные взгляды соседей. До перерыва еще десять минут, вставать запрещено. Плевать. Я сюда уже не вернусь. Из своей стеклянной будки пялился на меня начальник расчета, шаря руками по пульту в поисках телефонной трубки. Под этими взглядами, как сквозь строй, я прошел через весь зал к маленькой неприметной двери. Глазок висевшей над ней телекамеры холодно изучал мою приближающеюся фигуру. Я даже не успел протянуть руку. Щелкнул электрический замок, и дверь открылась. За ней стоял тот самый офицер, и зеленые бархатные петлицы двумя наклонными стрелами лежали на лацканах его мундира.
Бесцветный недвижимый взгляд уперся мне в переносицу. Спиной я чувствовал напряженное внимание зала. Бежать некуда.
– Доброволец Лобанович! Номер 044849! Во имя России! – вскинул я сжатый кулак.
– Во имя России. – Приветствие офицера заградотряда не столь энергичное, как мое. Можно сказать, вяловатое. Позволь себе такое рядовой доброволец – и не помогло бы даже искреннее раскаяние. – В чем дело, доброволец?
– Товарищ старший товарищ второго ранга! Мною допущена ошибка первой категории!
Бесцветный взгляд оторвался от моей переносицы и переместился за спину, в зал. Не оборачиваясь, я ощутил, как тяжесть этого взгляда, словно асфальтовый каток, плющит интерес невольных зрителей. Люди втягивают головы в плечи и прячутся за мониторами. Подавив слабые проявления человеческих чувств, взгляд вернулся ко мне.
– Входите, – просочилась между бледными губами короткая сухая команда.
Я шагнул вперед, мимо посторонившегося офицера. Дверь закрылась. Щелкнул замок.
Пустая комната. Крашеные туалетно-зеленой краской голые стены. Стол. Сейф. Три телефона: черный, красный и белый. Трубка белого снята и лежит на столе. За столом – единственный в комнате стул. Забранное решеткой окно. Все.
– Здесь, – офицер ткнул пальцем в центр помещения. Я строевым шагом прошел в указанное место и вытянулся по стойке «смирно». Тоскливая безнадежность холодным комком застряла в груди.
Офицер, скрипя сапогами, прошелся туда-сюда у меня за спиной, остановился у окна. Помолчал. Я тоже молчал, ожидая вопросов. Или сочувствия?
– Ну? Что молчите? – пресек нелепую надежду бесцветный голос из-за спины.
– Товарищ старший товарищ второго ранга! Мною допущена ошибка первой категории! Пропущено почтовое сообщение номер два – четыреста тринадцать – ноль три, содержащее признаки стеганографии.
– Признаки чего?
– Признаки стеганографии, товарищ старший товарищ второго ранга. Три признака из пяти!
– И что же вы предприняли для устранения ошибки?
Кажется, он ничего не понимает.
– Я немедленно доложил об ошибке вам, товарищ старший товарищ второго ранга!
– Я это вижу, доброволец! Я спрашиваю, что вы предприняли для устранения своей ошибки?
Я растерялся. Этот человек понятия не имел о технологии обработки сообщений на подведомственных ему боевых постах. Он, кажется, даже не знал, что такое стеганография. Я, видимо, свалял большого дурака, обратившись к нему. Если и остальные наши контролеры имеют такой уровень специальной подготовки, то мне ничего не грозило. Раньше не грозило.
– Я… Ничего, товарищ старший товарищ второго ранга… Ничего не предпринял. Сообщение ушло.
– Вы доложили начальнику расчета?
– Нет, товарищ старший товарищ второго ранга. Я сразу к вам.
– Плохо. Ладно, – он взял трубку черного телефона. – Романов! У меня тут твой Лобанович. Утверждает, что допустил ошибку первой категории. На, поговори с ним.
Офицер нажал на телефоне клавишу спикер-фона.
С начальником расчета разговор оказался более конкретным. По мере того, как тот выяснял у меня обстоятельства дела, я чувствовал, как растет интерес офицера заградотряда. К моменту, когда из спецгруппы подтвердили наличие стеганографического сообщения, он уже знал: я враг и вредитель.
Пока спецгруппа занималась дешифровкой, я был со знанием дела обыскан, лишен ремня, документов, содержимого карманов, и получил удар ребром ладони по почкам. Стоя на коленях и пытаясь переждать боль, почувствовал новую острую боль в запястьях завернутых за спину рук: офицер зажал наручники, не особо заботясь о моем комфорте. В кабинете появились еще два старших товарища с зелеными петлицами. По выражениям их лиц и напряженным позам я понял, что все только начинается.
Задребезжал черный телефон. Спецгруппа. Выслушивая недолгий доклад о результатах расшифровки, офицер брезгливо разглядывал меня, как козявку, которой прямо сейчас предстояло быть раздавленной сапогом. Но последние услышанные им слова, кажется, имели эффект, неожиданный даже для него самого. И без того бледное лицо вытянулось и совсем потеряло краску:
– Повторите. Вы уверены? Если ошиблись – ответите головой. Три минуты вам на перепроверку. Посадите лучших специалистов. Все. Жду доклада.
Он, не спуская с меня глаз, осторожно, как гранату, положил трубку на рычаг. Я все еще стоял на коленях. Ломящая боль в спине не отпускала. Кистей рук я уже не чувствовал.
– Ах, ты, сволочь, – сказал офицер, выходя из-за стола. И коротко, без замаха, ткнул носком сапога в печень.
Больше меня не били. Хватило и этого. Лежа без сил на полу, головой в луже собственной блевотины, я слышал звяканье ключей, и снизу вверх, сквозь пелену боли, видел, как офицер достает из сейфа серый конверт плотной бумаги, запечатанный сургучом.
Снова звонок из спецгруппы. Перепроверили. Лицо моего мучителя приобретает жесткое, непроницаемое выражение. Он достает из стола ножницы и аккуратно надрезает край конверта. Осторожно, как драгоценность, извлекает листок папиросной бумаги. Молча, несколько секунд, читает. Все это время его подручные тихо стоят рядом со мной, ждут.
Он берет черную трубку. Щелкает клавишей. Наверное, «циркуляр».
– Всем постам! Вариант «чистый ветер»! Повторяю: вариант «чистый ветер»! Ноль первый, приступайте! Как поняли? Хорошо!
Кладет черную трубку, берет красную:
– У нас ситуация «особая». Вскрыт конверт «А», объявлен вариант «чистый ветер». Виновный у меня. Есть, понял. Есть. Проконтролирую. Есть. – И уже своим подручным: – Поднимите его.
Меня грубо вздергивают на ноги. Я безнадежно пытаюсь унять крупную дрожь. Офицер кладет на стол диктофон:
– Давайте-ка, Лобанович, расскажите мне еще раз все с самого начала. У нас очень мало времени.
Спустя два часа, избитый, почти без сознания, я катаюсь по заплеванному мерзлому полу грузового «уазика», который пробирается по узкой лесной дороге все глубже и глубже в чащу осинника. Сквозь рев мотора откуда-то издалека слышится треск, как будто рвут грубую парусину. Низкое полуденное солнце, иссекаемое черными ветками осин, бежит вместе с «уазиком» в сторону этого треска. Со мной в кузове болтается один из подручных, другой ведет машину, а старший сидит рядом с ним в кабине. Мой попутчик на всякий случай придерживает меня, поставив сапог мне на грудь. При каждом толчке сломанные ребра отзываются взрывом боли.
