— Куда это ты заспешил? — поинтересовалась Выуявь.
— У меня есть время до утра, чтобы добраться до Иволина и вернуться. — Он сунул напоследок в рот огромный ломоть хлеба.
— Ночью? — ахнула Выуявь. — И не опасаешься?
Горностай с набитым ртом только покрутил головой.
— А зачем тебе? Там добрым людям и днем-то делать нечего. Развалины одни да нечисть.
— Уважаемая моя, — проникновенно сказал Горностай, жуя, — я буду вам очень благодарен, если вы укротите свое любопытство.
— Ишь… — обиженная Выуявь не нашла что ответить на столь изысканную речь.
— За ночь тебе не обернуться, — холодно сказал Ратн. — Возьми моего коня. Если ты, конечно, не давал обета путешествовать только пешком.
Поблагодарив, Горностай ответил, что старается по возможности обетов никаких не давать.
Затем он попросил у Мзымвика старый фонарь и, подмигнув на прощание Арнике, канул в ночь.
— Такие вот теперь странники, — подвела итог Выуявь. — Снаружи вроде монах. А видели, как девке подмигнул? А разговор его? А глаза бесстыжие? И при оружии он опять же. Я здесь столько народу перевидала и знаю — не бывает вооруженных монахов.
— Сейчас все бывает, — отозвался Мзымвик.
— Он не монах, — сказал Ратн уверенно. — Монаху я ни за что не доверил бы своего коня.
— Сильно подозрительно мне это все, — покачала головой Выуявь.
— Каждый странник выбирает себе то обличье, в котором ему удобней странствовать, только и всего, — пожал плечом Ратн.
— А главное-то — что, скажите на милость, ему на ночь глядя в Иволине понадобилось?
— Что понадобилось, то понадобилось, — окоротил жену Мзымвик. — Вина принеси.
— А то мало тебе! — взвилась она. — Всю прошлую ночь с гостями пил, теперь гости уж отказываются, а ему все подавай!
— Мы на службе, — пророкотал Иарен, — а он дома.
Но Мзымвик уже оттолкнул миску, шарахнул ложкой о стол и ушел к себе.
— Нехорошо, — тихо сказал Иарен.
Выуявь заулыбалась, отшучиваясь: мол, здесь у нас север, все иначе, чем у вас на юге, — здесь мужиков держать надо крепко, чтоб не расклеились.
— У вас бывает снег, — ответил на это Иарен. — Я видел снег в предгорьях Порубежья, держал его в руках. Сильно сожмешь кулак — он становится водой и протекает между пальцами. Открываешь руку — а там уже ничего нет.
Выуявь неуверенно хмыкнула и на всякий случай снова улыбнулась — она знала, что улыбка у нее на редкость белая и привлекательная. Днем женщина вдосталь нагляделась, как Иарен, сбросив рубаху, колет дрова, и было ясно, что его красная борода еще долго будет пылать в ее снах.
Мзымвик сидел в комнатке у печки и смотрел на огонь. Он даже не заметил, как Арника потихоньку завязала в платок краюху хлеба, фляжку с вином, новую шерстяную юбку и вязаные носки, поставила поближе башмаки из воловьей кожи и улеглась на постель в одежде, укрывшись с головой.
Она умела правильно ждать — прошлой зимой научилась этому у застывшей воды и неподвижного песка в часах. Правильно ждать — значит умереть на какое-то время и ожить, когда произойдет то, чего ждешь. Арника не шевелилась и не мигала, ночь проносила мимо нее чужие сны, истекала каплями темноты, иссякала.
Наконец она почувствовала чье-то нетерпеливое ожидание, тотчас выбралась из постели, нашарила приготовленный узелок, овчинную безрукавку и башмаки, на цыпочках миновала зал и выскользнула из дома.
«Приключение. При-ключение. Это когда ты при ключе. Или ключ при тебе. А когда без ключа, это никакое не приключение. Так что со мной ничего не приключилось».
Так думала я, шагая по гололеду в сторону далеких многоэтажек микрорайона Юбилейный. Там, в затерянном среди башен и китайских стен двухэтажном домике, жили мои давние приятели — две сестры и брат Иванниковы. Они славились радушием и свободным обращением, так что, придя к ним, редко можно было не застать компанию гостей и в придачу нескольких постояльцев, прибывших из самых неожиданных уголков нашей родины. Гости обыкновенно вели беседы на общекультурные и духовно-эзотерические темы, не слишком, впрочем, углубляясь в суть предмета. Сестер звали Варвара и Дарья, брата — Ярослав-Богдан. Двойным именем наградили его родители, так и не сумевшие прийти к согласию относительно того, как назвать первенца. Жертва консенсуса, Ярослав-Богдан имел натуру философскую, а характер противоречивый и внезапный.
Рывком распахнув дверь, он рявкнул:
— Убью собаку!
Потом пригляделся к полумраку и закричал радостно:
— Иришка! Я думал, это Буба вернулся.
— Какой Буба?
— Да есть один засранец… Проходи.
Большая четырехкомнатная квартира Иванниковых, давно требующая ремонта, захламлена была всевозможными раритетами и артефактами — такими, как, например, коллекция стеклянных глаз, шляпа для счастливых билетов, перекати-поле, привезенное откуда-то из Внутренней Монголии, несколько кальянов, сделанных из медицинских колб и расписанных Дарьей под Хохлому. Чтобы попасть на обширную кухню, где обычно проводили вечера хозяева и гости, нужно было миновать коридор, где висели по стенам картины Ярослава-Богдана (каждая подсвечена особой лампочкой), и гостиную, где возвышались до потолка пыльные книжные стеллажи и полки с упомянутыми выше предметами. В гостиной было полутемно, длинный прямоугольник света лежал на ковре у открытой кухонной двери, и слоистыми пластами тек оттуда табачный дым.
В дыму виднелись пять человек. Варвару я сперва не узнала — она начисто обрила голову и выглядела теперь как интеллигентный призывник. Дородная жизнерадостная Дарья, по обыкновению своему, смеялась — знаменитый хохот ее победно звенел под облупленным потолком. Гостей было четверо, из них трое незнакомых — два молодых человека монголоидной внешности и совершенно стушевавшаяся девушка в уголке у окна.
Четвертым оказался Леон-киллер. Так случилось, что звали его Леонид и работал он в службе дератизации, сиречь истребления грызунов, так что прозвище ему даже придумывать не надо было. Романтичная Варвара называла его еще «Великан Крысобой» — на легендарного центуриона он походил гораздо больше, чем на героя Жана Рено. Ярослав-Богдан постоянно недоумевал, почему Леон прозябает в своей дератизации, вместо того чтобы устроиться в охрану какого-нибудь престижного объекта, ведь даже ничего не злоумышляющий человек испытывает слабость в коленях от одного его вида. Был Леон-киллер молчалив до полной немоты, словно компенсируя этим то, что в любом помещении занимал слишком много места.
