«Ну, отец, — скажет он наконец, — нет этому ни конца, ни краю. Возможно, Нечто и сотворило Вселенную. Но как вы можете верить, что это Нечто особенно интересуется нами и нашим крошечным миром? Вот это никак не укладывается у меня в голове». Потом начинается спор, а звезды и туманности медленно проплывают вокруг нас, плывут бесконечные дуги по ту сторону безупречно прозрачного пластика иллюминатора.
Наверно, экипаж особенно потешала несовместимость моей религиозности с тем постом, который я занимал. Напрасно я упоминал три моих статьи в «Астрофизическом журнале» и еще пять в «Ежемесячных записках астрономического общества». Я говорил о том, что мой орден издавна славился своими научными работами. Пусть нас осталось очень мало, но еще с восемнадцатого века, по сравнению с нашей малочисленностью, мы внесли значительный вклад в астрономию и геофизику. Неужели мой доклад о туманности Феникс покончит с нашей тысячелетней историей? Боюсь, что он действительно с ней покончит.
Я не знаю, кто дал туманности это название, которое мне кажется очень неудачным. Если оно пророческое, то проверить это будет нельзя еще несколько миллиардов лет. Вводит в заблуждение даже само слово «туманность»: то, что мы видели, гораздо меньше громадных туманностей (вещества нерожденных звезд), разбросанных по всему Млечному пути. В космических масштабах туманность Феникс действительно незначительная штука — тонкая газовая оболочка вокруг одной-единственной звезды.
Или того, что осталось от звезды…
Мне кажется, что Лайола на рубенсовской гравюре, которая висит над записями спектрометра, смотрит на меня с издевкой. А что бы вы, отец, сделали с теми знаниями, которые я храню, находясь так далеко от маленького мира, который для вас был всей Вселенной?
Вы смотрите вдаль, отец, а я улетел в такую даль, которую вы не могли бы вообразить тысячу лет тому назад, когда основали наш орден. Ни один исследовательский корабль еще не уходил от Земли так далеко: мы находимся на самых границах разведанной Вселенной. Мы отправились в путь, чтобы достичь туманности Феникс, наше путешествие было успешным, и мы возвращаемся домой, обремененные грузом знаний. Жаль, что я не могу снять этот груз со своих плеч, и я напрасно взываю к вам через века и световые годы, лежащие между нами.
На книге, которую вы держите, легко прочесть слова ad maiorem, dei gloriam, но в эти слова я больше не верю. А продолжали бы верить вы, если бы могли узнать то, что мы открыли?
Мы, конечно, знали, что такое туманность Феникс. Каждый год, только в нашей галактике, взрываются сотни звезд, горя несколько часов или дней в тысячи раз ярче, чем обычно, чтобы потом умереть и исчезнуть из поля зрения. Такие «новые» звезды — свидетельства обычных катастроф, происходящих во Вселенной. С тех пор как я начал работать в Лунной обсерватории, у меня скопились десятки спектрограмм, запечатлевших это явление.
Но три-четыре раза в тысячу лет случается нечто такое, перед чем совершенно меркнет даже «новая».
Когда звезда становится «сверхновой», она на короткое время может затмить все солнца галактики, взятые вместе. Китайские астрономы наблюдали это явление в 1054 году после Рождества Христова, не зная, что они видят. Пятью веками позже, в 1572 году, «сверхновая» загорелась в Кассиопее так ярко, что была видна в полуденном небе. За тысячу лет, что прошли с тех пор, это явление наблюдалось еще трижды.
Наша задача была посетить то, что осталось от подобной катастрофы, воссоздать события, которые вели к ней, и, если возможно, узнать причину ее. Мы медленно приближались через концентрические слои газа, который образовался в результате взрыва шесть тысяч лет тому назад и все еще продолжал распространяться. Они были раскаленными и до сих пор излучали интенсивный фиолетовый свет, но газ был слишком разрежен, чтобы причинять нам какой-либо вред. Когда звезда взорвалась, ее внешние слои унеслись с такой скоростью, что полностью вышли из пределов гравитации звезды. Теперь они образовали оболочку, под которой было достаточно места, чтобы там разместились тысячи солнечных систем, а в самом центре горел маленький фантастический предмет, которым стала теперь звезда, — Белый Карлик, не достигающий размеров Земли, но весящий в миллионы раз больше.
Всюду вокруг нас были раскаленные газы, разгонявшие мрак межзвездного пространства. Мы летели в центр космической бомбы, которая взорвалась тысячелетия тому назад и раскаленные частицы которой все еще разлетались.
Мы уже не мчались, как прежде, а медленно плыли к раскаленной маленькой звезде. Когда-то она была таким же солнцем, как наше собственное, но растратила за несколько часов всю энергию, которая бы позволила ей сиять миллион лет. Она похожа на сморщенного скрягу, который прожигал жизнь в юности, а теперь экономит на всем.
Никто всерьез не считал, что мы можем найти планеты. После взрыва они скорее всего превратились в клубы пара, развеянные звездным взрывом. Но, как это мы всегда делаем, когда приближаемся к неизвестному солнцу, мы послали на поиски автоматы и вскоре нашли один-единственный небольшой мир, обращающийся вокруг звезды на неимоверно большом расстоянии от нее. Должно быть, это был Плутон исчезнувшей Солнечной системы, орбита которого проходила по краю ночи. Планета находилась слишком далеко от когда-то яркого солнца, эта отдаленность и позволила ей избежать судьбы ее товарок.
Огонь мимоходом опалил ее горы, унес и сжег мантию из замерзших газов, которая, по-видимому, покрывала ее до катастрофы. Мы приземлились, и нашли Склеп.
Об этом позаботились его строители. Монолитный обелиск, который стоял над входом, превратился в оплавленный огрызок, но уже первые фотографии, сделанные с большого расстояния, показали, что перед нами работа разумных существ. Немного позже мы обнаружили огромный круг из радиоактивного вещества, зарытого глубоко в Землю. Если бы даже пилон над Склепом был разрушен дотла, круг остался бы, как неподвижный и вечно горящий маяк, взывающий к звездам. Наш корабль направился точно к центру круга, как стрела в цель.
Пилон, когда его построили, был, по-видимому, высотой с милю, но теперь он напоминал свечу, расплавившуюся и превратившуюся в лужу воска. Нам понадобилась неделя, чтобы пробурить оплавившийся камень — у нас не было инструментов, необходимых для такой работы. Мы были астрономами, а не археологами, и нам пришлось импровизировать на ходу. Мы забыли, ради чего летели сюда — этот одинокий монумент, возведенный с такой тщательностью на самом большом удалении от обреченного солнца, мог иметь только одно предназначение. Некая цивилизация, знавшая, что она на краю гибели, делала последнюю ставку на бессмертие.
