«Рабочая команда», состоявшая из числа таких же узников лагеря, складывала трупы казненных в вагонетки и вывозила свой страшный груз из подвала в лес, где был вырыт огромный ров, в который сбрасывались трупы.
Трупы, мокрые от пота и мочи, с ногами, запачканными экскрементами и кровью, выбрасываются наружу. Высоко в воздух подлетают детские тельца. Плетки вахманов подгоняют заключенных из «рабочей команды». Две дюжины дантистов в поисках золотых коронок крюками открывают челюсти. Другие дантисты выламывают золотые зубы и коронки при помощи щипцов и молотков.
Всего этого Яков Штейн еще не видел. Все его внимание в тот момент было приковано к оставшимся на платформе людям.
— А куда их? — обратился Яков к стоящему рядом солдату.
— В лазарет, — усмехнулся тот в ответ. И эта улыбка очень не понравилась молодому Штейну. Больше всего она напоминала волчий оскал.
Стоявшие в оцеплении вахманы и немцы собрались вокруг скопившихся в центре платформы больных, истощенных стариков и маленьких детей, не способных дойти до «бани» самостоятельно.
— «Рабочая команда»! Приступайте! — Командовавший разгрузкой унтершарфюрер СС взмахнул рукой, и на платформе появились несколько десятков человек в лагерной форме с номерами.
Люди из «рабочей команды» подбирали лежащих на земле стариков и больных, брали за руки детей и направлялись в сторону места, огороженного колючей проволокой с ветками. Вслед за ними пошли и несколько вахманов и немецких солдат, перезаряжавших на ходу винтовки.
Якова затрясло от осознания происходящего. В так называемом лазарете не собирались лечить. Там была лишь яма, на краю которой люди из «рабочей команды» оставляли своих подопечных и спешно покидали место будущей казни, оставляя жертв наедине с их палачами. Вахманы неторопливо встали строем за спинами молчащих стариков и детей, отошли на пять шагов назад, вскинули винтовки и прицелились.
— Почему они не плачут? — Все еще не способный поверить в происходящий на его глазах кошмар, Яков не мог оторвать взгляд. — Почему дети не плачут?..
Грохот выстрелов.
— Давайте следующую партию! — приказал унтершарфюрер и широко зевнул. — Хорошо бы управиться до ужина. Не хотелось бы из-за этого мусора есть остывшее жаркое.
* * *
Большинство заключенных, привозимых в лагерь «Собибор», умерщвляли в тот же день в газовых камерах. Лишь незначительную часть оставляли в живых и использовали на различных работах в лагере. Их называли «рабочей командой», в которую входило несколько сотен евреев. Их заставляли обслуживать газовые камеры, заниматься ликвидацией трупов и сортировкой изъятых вещей. Тех, кто утрачивал работоспособность, уничтожали, заменяя наиболее сильными мужчинами из очередной партии. Квалифицированные рабочие и инженеры находились в несколько лучшем положении, чем остальные узники, с которыми, как правило, обращались крайне жестоко.
Якову Штейну, по стечению обстоятельств, удалось оказаться в числе таких выживших. Его спасением стали чертежи отца, на которые наткнулся при обыске один из солдат. Якова посчитали инженером и оставили в живых. Что стало с самим Михолоком, Штейну-младшему узнать так и не удалось. Он не мог вспомнить, видел ли отца среди угодивших в тот день в «баню» или «лазарет», но среди выживших его точно не было.
С людьми в лагере обращались как со скотом, очень жестоко. Вахманы и немцы избивали узников по поводу и без повода. Поэтому Яков старался не попадаться им лишний раз на глаза. Стоило встретиться с кем-то из них взглядом, как провинившийся получал удар кнутом. И это в лучшем случае. Также стоило остерегаться капо,[45] перейти дорогу которым означало верную гибель от рук вахманов.
Первые недели заключения Яков посвятил изучению «Собибора» и его внутреннего мироустройства. Одним из главных для него открытий стало то, что в лагере содержались не только евреи из генерал-губернаторства,[46] но и из оккупированных германской армией районов Советского Союза, а также из Чехословакии, Австрии, Литвы, Нидерландов, Бельгии и Франции.
«Собибор» построили польские евреи, мобилизованные на принудительные работы, и советские военнопленные. Лагерь окружали четыре ряда колючей проволоки, с вплетенными в них ветками деревьев, высотой под три метра. Пространство между третьим и четвертым радами было заминировано, а между вторым и третьим — ходили патрули. Днем и ночью на вышках, откуда просматривалась вся система заграждений, дежурили часовые.
Внутреннее пространство лагеря делилось на четыре основные части — «подлагеря», у каждого было свое строго определенное назначение. В первом находился рабочий лагерь, мастерские и жилые бараки. Во втором — парикмахерский барак и склады, где хранили и сортировали вещи убитых. В третьем находились газовые камеры, где умерщвляли людей. В зоне номер четыре планировали заниматься переоснащением трофейного советского вооружения.
Комендантом лагеря являлся обершарфюрер СС Карл Френцель. Это был зверь: если замечал какое-то неповиновение, если что-то ему не нравилось, он доставал оружие и убивал. Он был из тех, кто убил тысячи людей, убил собственноручно, убил с наслаждением. Его любимым развлечением было кинуть на землю бумажку и велеть узнику поднимать. Тот нагибался, комендант стрелял ему в затылок. Причем Якова поразило то, что Френцель всегда аккуратно отступал на шаг, чтобы не забрызгать форму.
Вновь прибывшим на службу в лагерь комендант, в краткой форме, объяснял, что здесь производится «переселение евреев на тот свет».
Штаб коменданта состоял из трех десятков унтер-офицеров СС, многие из которых имели опыт участия в программе по эвтаназии. Рядовых охранников, или «вспомогательную полицию», для несения службы по периметру лагеря набрали из «травников»[47] и гражданских добровольцев. Все они были людоедами, вели себя как звери. Нормальный человек не мог там работать.
* * *
Дни лагерной жизни текли для Якова Штейна подобно древесной смоле. Смола стала для него символом его жизни. Он чувствовал себя мошкой, застывшей в капле янтаря. Ежедневный кошмар, и днем и ночью вокруг юноши царили смерть и отчаяние. Жизнь для юноши свелась к ожиданию того, что его кто-то убьет за провинность или ради развлечения.
Боль, холод, страх и голод. Якову постоянно хотелось есть, но он еще не дошел до того, чтобы грызть кору деревьев, как делали многие узники. Вахманы кормили тех, кто еще мог работать. Так что Штейн старался изо всех сил, хотя умом он понимал, что надолго его не хватит.
