— Какое скряжничество, хэр Ройш! Даже небо вам подавай, — возмущение графа Набедренных требовало немедленного глотка бальзама.
— Хэр Ройш мыслит чрезвычайно здраво, — встал на сторону захватчиков неба господин Мальвин. — С высоты слишком хороший обзор — свободное перемещение по небу не может быть безопасным.
— Вы страшные люди, господа!
— Перемещение по небу, — с явной озабоченностью пробормотал господин Скопцов, — бесконечно усложнит существование закрытых территорий. Говорю вам как сын генерала Охраны Петерберга.
— И вы с ними заодно? А казались таким мягким и деликатным юношей, — граф Набедренных ужаснулся. — Господа, когда вы полезете в небо и попробуете поделить его, я вынужден буду профинансировать государственный переворот!
Господин Мальвин и господин Скопцов этой шутки будто бы смутились — спасибо, хоть не начали озираться в поисках потенциальных доносчиков. Господин Мальвин нахмурился и оттого стал ещё внушительней, а господин Скопцов, наоборот, словно обрёл прозрачность. Вот же отбивает чувство юмора бытие префектом и сыном генерала! О бремя ответственности.
И только совладавший с искусством выпускания дыма и тем чрезвычайно довольный хэр Ройш вальяжно откинулся на спинку стула:
— А вас, граф, на политическую активность способно подвигнуть лишь покушение на небо? Земные проблемы для вас — тоскливая проза?
— Будто вам не известно моё отношение к земным проблемам! Не вы ли изливали на меня скепсис по поводу пилюль и аптекарей? — припомнил граф Набедренных. — Земные проблемы заботят меня, как и всякого разумного человека. Но, хэр Ройш, должны же вы понимать, что революция — это мечта! Революция по природе своей куда ближе к изобретению летательного аппарата, нежели к любым реальным проблемам. Боязно, опасно, непрактично, можно перетерпеть без — но душа просит неба. Чтобы душа просила неба или революции, земных проблем недостаточно, тут следует дождаться вдохновения.
— Который год дожидаемся, — хэр Ройш поморщился. — Распродаём леса, поля и недра, а вы толкуете о вдохновении.
— Но что уж тут поделать, ежели я прав! Сколь бы бедственным ни было положение, без вдохновения на решительный шаг не пойдёшь.
— Будьте поэтом до конца и скажите ещё, будто для вдохновения требуется муза, — скривил обыкновенную свою гримасу хэр Ройш. Захватчик неба, портрет в интерьере.
— Признаться, о музе мне задумываться не приходилось. Всякие перемены вершатся при участии ярких и исключительных фигур, которые берут на себя роль выразителей народных чаяний, но можем ли мы назвать их музами? — граф Набедренных плеснул в стакан ещё бальзама. — Ведь не можем. Хэр Ройш, вы сейчас породили некую доселе неизвестную исторической науке категорию. Я всей душой приветствую любое расширение понятийного аппарата, но вашу метафору переложить на язык мира реального, увы, не могу.
— Значит, не удалась шутка, — хэр Ройш пожал плечами. — А как вы вообще видите государственный переворот?
— Сегодня — как реставрацию среднеросских обычаев. Мы как раз беседовали о них с мистером Джексоном, и мне померещилось, что это и есть главная наша потеря от пребывания под пятой Европ.
За’Бэй, бурно реагирующий на всякое употребление слова «реставрация», приказал как можно скорее прополоскать рот, и граф Набедренных не мог не подчиниться. Государственный переворот поворочался-поворочался да и свернулся у ног колечком, чему опасливые господин Скопцов и господин Мальвин были только рады. Даже пошутили, что неловко, мол, подслушивать, как два аристократа спьяну идеями о революции жонглируют. Господин Скопцов признался, что назначение его отца в Городской совет ему гражданскую чувствительность повысило, а господин Мальвин, ещё больше нахмурившись, пересказал кое-какие свои беседы с господином Криветом, личным секретарём многоуважаемого главы Академии.
Но господин Кривет пусть спит спокойно — что ж ещё может угрожать любезному отечеству, кроме того, что с ним и так произошло? Разве что мистер Брэд Джексон окажется европейским шпионом, нарочно засланным на студенческую попойку.
Если мистер Брэд Джексон и европейский шпион, в ту ночь он свою миссию с треском провалил: вероятно, ни он сам, ни граф Набедренных не успели понять, как это они очутились вдвоём посреди заснеженного переулка. До общежития отсюда было добрых полчаса быстрым шагом, но полчаса эти затерялись на дне бутылки твирова бальзама, которую граф Набедренных с некоторым изумлением обнаружил в своей руке. Лунный свет крал у бальзама его природную, настоянную на дубовой коре рыжину, а потому узнавание прошло затруднительно. Пока граф Набедренных рассматривал сквозь стекло непривычные переливы цвета, стена, к которой он привалился, перелилась-превратилась в дверь и требовательно толкнула его навстречу трезвости.
— А ну пошли вон! — выкатился на снег косматый старец в исподнем. Очи его сверкали, брюхо колыхалось, а кожа и не думала покрываться мурашками.
Граф Набедренных со всем возможным тщанием изучил представшее пред ним явление и, поразмыслив, счёл оное галлюцинацией — зелёной шельмой, о которой навязчиво предупреждают идеологические противники алкоголя. Только галлюцинация будет февральской ночью щеголять в исподнем и не испытывать от того неудобств, хотя бы и температурного свойства.
— Пальто бы застегнул. И рубаху, — той же монетой ответила галлюцинация. — Ишь чего удумали — прям об мою дверь ебстись. Ещё и бальзам хлещут!
Графа Набедренных взяла оторопь. Неуютно признавать, что галлюцинация осведомлена о твоих действиях лучше тебя самого. Память по вопросу справедливости предъявленных обвинений высказываться не намеревалась.
Мистер Брэд Джексон потянул графа Набедренных за рукав.
— Доброй ночи, — поклонился граф Набедренных галлюцинации. — Сделайте милость, угоститесь этим проклятым бальзамом. Но имейте в виду: под действием лунного света он мог приобрести опасные свойства. Все эти алхимические процедуры сказываются на простых смертных самым неожиданным образом.
— Надо же, уважил старика, — крякнула галлюцинация и мигом заграбастала бутылку.
Расставание с эликсиром, обрывающим всякое сообщение между телом и душой, показалось графу Набедренных наиболее разумным шагом в сложившихся обстоятельствах.
— Ну, твоё здоровье! И мальчика твоего. Вроде не бедствуете, так дошли бы хоть до кабака какого, где комнату можно взять. А то перебудили всю округу ахами-охами.
Граф Набедренных понадеялся, что вся округа убоится выходить в исподнем на снег и тем избавит его от живописания благополучно утонувших на дне бутылки нюансов. Хотелось прямо сейчас принести какой-нибудь обет построже, но на ум, как назло, не приходило ни одной подходящей ритуальной формулы, а без формулы такие дела, конечно, не делаются.
