Номер шесть прячется за высоченной кирпичной стеной с двумя видеокамерами наверху. Ворота стальные, сплошные — нипочем не подглядеть, что там внутри. Решетка домофона с кнопкой под ней. Кнопку я нажимаю — иначе за ворота не попасть. Почти тут же из решетки раздается женский голос.
— Да?
Прокашливаюсь.
— Я пришел повидать Сару. Я ее друг из школы.
— Из какой школы?
— «Форест-Грин».
Молчание. Потом ворота начинают открываться. Я решаю, что это приглашение, и шагаю по подъездной дороге — под ногами хрустит гравий. Дом у нее — полный отпад. Весь белый, спереди большие колонны. У дверей припаркован черный «мерс», рядом — красный «порше». Офонареть! Ее семейка — не просто богачи, они миллионеры!
Когда я подхожу, входная дверь открывается, но это не женщина, с которой я говорил по домофону, — это мужчина. Здоровенный такой, высокий, а кажется еще выше, потому что стоит в дверях, а я — внизу у крыльца. На ногах у него черные мокасины, блестящие, дорогущие. Темные брюки от костюма и наглаженная белая рубашка с закатанными рукавами. Галстук он распустил. Смотрит так, будто меня кошка в зубах принесла, — а я вижу его число. 112027. Еще один. Сарин папа.
Войти он не предлагает.
— Ты что-то знаешь о Саре? — спрашивает он. — Ты ее видел?
Значит, дома ее тоже нет. Подалась в бега.
— Нет, — говорю, — я ее уже несколько дней не видел. Думал, она здесь. Хотел поговорить.
— Поговорить?
— Ну да, мы… мы дружим. — Как-то коряво это у меня выходит.
— Она дружит с тобой! — Он мне то ли не верит, то ли не хочет верить. Не нравится он мне и тон его не нравится.
— Ну да, — говорю, — на рисовании вместе сидим.
— Она тебе нравится, так ведь? — На что это он намекает?
— Ну да. Я же сказал — мы дружим.
Он выходит за дверь и начинает спускаться ко мне.
— Она пробыла в школе всего несколько дней, — говорит он. — И сбежала. Что ты с ней сделал? В школе? Что ты с ней сделал?
— Ничего. И не ссорился. Мы дружим. Вот и все.
Соображаю, к чему он клонит, — видно по тому, как он набычился, — и понимаю: пора сваливать. Пячусь от него, но убежать не успеваю.
Он выбрасывает руку вперед, хватает меня за горло и прижимает спиной к колонне. Наклоняется ко мне, дышит прямо в лицо, сдавливает шею, сейчас задушит.
— Ты к ней полез, да? Полез к ней своими грязными лапами, к моей дочери!
— Нет! — выдавливаю я. — Вы что!..
— Не выдержал и руки распустил, так ведь? Ах ты, гаденыш! Гаденыш!
Тычет мне своим числом прямо в глаза. Тоже «двадцать седьмой», но не такой, как все, — смерть у него другая, она идет изнутри, боль исходит из всего тела, стреляет от самого плеча, врывает его.
— Гэри! Что случилось?
За его спиной, за порогом, появляется женщина. Наверное, Сарина мама. В халате, босиком.
— Что там? Что-то выяснили?
Папаша ослабляет хватку.
— Нет, — откликается он. — Ничего.
Я вырываюсь, растираю горло, ребра ходят ходуном — никак не отдышаться.
— Ничего, — повторяет он. Глядит, как я ковыляю по гравийной дороге, потом пускаюсь бежать. Слава богу, ворота еще открыты, — я выбегаю наружу и несусь со всех ног. Не останавливаюсь, пока не выбираюсь из этого душного пригорода и не попадаю в обычный человеческий район, где есть магазины и кафе и дома выходят прямо на улицу.
Влетаю в первую же газетную лавочку, покупаю себе колу, открываю банку, едва расплатившись.
— Э-э, в магазине нельзя! Только на вынос! — кричит парень за кассой. Ну его. Сахар из газировки шибает в кровь, трясучка понемногу унимается. Уф, хорошо, отпустило. Я уж думал, он меня убьет. Вот козел! Нет, я понимаю, он волнуется за дочку, но это же ненормально — вот так бросаться на человека, он же меня чуть не задушил!
Допиваю колу и протягиваю банку кассиру. Он кивает в сторону бачка для вторсырья и дает мне мои пять центов с таким видом, будто от сердца отрывает.
— Спасибо, чел, — говорю я ему, выхожу из лавки и двигаю к дому. Ноги устали и едва плетутся, а в мыслях по-прежнему переполох. Сары нет дома. И в школе нет. Где ее носит?!
Трехкомнатная квартира на шесть девушек, в том числе и меня. Ничего так. Девушки встречают меня спокойно, показывают уголок, где можно бросить рюкзак.
Мэг знакомит меня с остальными, потом ведет в кухню и делает нам яичницу с жареной картошкой. Умираю с голоду. По утрам кусок в горло не лезет, зато к вечеру я все смету, что не приколочено.
— По-человечески ем раз в день, — говорит Мэг. — А в остальное время диета рок-чики — сигареты, водка и… ну, сама знаешь.
При этой мысли у меня подводит живот. Я в жизни не пила спиртного, в жизни не курила — и сейчас тем более не буду.
Наверное, я скривилась, потому что Мэг добавляет:
— Придется тебе пить. Тут все пьют. Иначе кихнешься. Ну, может, не сегодня, не в первый вечер.
Почему свихнешься? Тут вроде неплохо…
Лицо у нее не меняется — только в глазах что-то мелькает. Что здесь делается? Открывается входная дверь, входит какой-то мужчина и прямиком шагает в кухню. Невысокий, всего на несколько сантиметров выше меня, но крепко сбитый, мышцы так и распирают рукава джинсовой куртки. В одной руке у него сигарета, в другой — ключи от машины.
— Все нормально? — спрашивает он у Мэг и наклоняется поцеловать ее в губы. В последний момент Мэг отворачивает голову и подставляет ему щеку. — Чего ломаешься, сука? — говорит он, и в голосе его звучит такой холод, что у меня полосы встают дыбом. Тут этот человек замечает меня — и заговаривает совсем по-другому. — А это у нас кто? — интересуется он и смотрит уже только на меня.
— Это Сара. Ей негде жить.
— Отлично, отлично. — Он оглядывает меня с ног до головы и протягивает руку. — Шейн. Добро пожаловать в наше скромное обиталище.
Пожимаю ему руку, иначе будет невежливо, а я не настолько уверена в себе, чтобы грубить этому человеку, по крайней мере пока, — а он немного затягивает рукопожатие, и мне становится неприятно.
— Небось на улице на тебя оглядываются, — говорит он.
Я пожимаю плечами.
— Не волнуйся. Здесь тебя не тронут. Никто тебя не сдаст. Я возьму с тебя плату за жилье, но не сегодня. Первая ночевка даром. Завтра.
— А, — говорю. — Ладно.
Деньги у меня есть — он не сказал сколько, но я-то собираюсь пожить здесь день-другой, наверное, в полсотни евро уложусь. Или в сотню?
Девушки куда-то собираются, красятся, причесываются. Шейн шастает по спальням. На их месте я бы выгнала его взашей, но они все терпят. Мэг устраивается на диване и хлопает рядом с собой — приглашает меня сесть.
— А ты никуда не пойдешь? — спрашиваю.
— Нет, сегодня — нет. Побуду с тобой.
— Спасибо, — говорю.
Она достает жестяную баночку травы и бумажки и сворачивает косяк. Мы смотрим телик, а когда Шейн возвращается в гостиную, Мэг протягивает косяк ему и он стоит в сторонке и курит. Глядит на нас, а не в телик. Потом смотрит на часы — большие, броские, золотые.
— Девочки, на выход! — кричит он. — Пора!
Все остальные тянутся за дверь. Шейн выходит последним.
— Скоро Винни забежит. Примешь его, хорошо? — спрашивает он у Мэг.
— А то.
Он подходит к ней, сует пачку денег. Она засовывает их в лифчик.
— Ну, пока-пока, девочки, — говорит он, а потом подмигивает Мэг и показывает ей сразу два больших пальца.
Дверь за ним закрывается.
— Какой… славный, — говорю. — Повел всех погулять.
Мэг хмыкает, наклоняется, берет с пола бутылку водки и отпивает.
— Та еще сволочь. Но не такая сволочь, как все остальные. На. — Она протягивает бутылку мне.
— Нет, спасибо, — говорю.
— Валяй, не стесняйся.
— Нет, все нормально, просто я не пью.
— А травки? Впирает! — Она сует косяк мне под нос.
— Нет. Спасибо.
Мэг глядит на меня, и лицо у нее мягчеет. Протягивает руку и поправляет мне волосы.
— Лет-то тебе сколько?
— Восемнадцать, — говорю. Она улыбается.
— А на самом деле?
— Шестнадцать.
— Сара, беги домой. Беги домой, пока не поздно.
— У меня были причины уйти из дому.
Причины у всех есть, но тут не лучше, честное слово. Я тебе помогу. Дам денег на такси и вообще…
Не надо. Деньги у меня есть… — Мэг округляет глаза. Прижимает палец к губам.
— Никому не говори. Мне тоже не говори. Надеюсь, ты хорошо спрятала — здесь одни воровки.
— Они у меня… Пойду проверю.
Рюкзак я оставила в спальне. Вскакиваю и бросаюсь за ним. Молния расстегнута. Кто-то в нем порылся. Деньги, конечно, исчезли. До последней бумажки.
