— Специфика, — замечает Джанин так, словно ругает его.
Я начинаю понимать, что нахожусь в неком подобии школы, каждая комната более чем с одним Эрудитом — это класс. И среди них Джанин самый ценный учитель. Они все смотрят на нее широко раскрытыми глазами и ходят, разинув рты, ожидая шанса произвести на нее впечатление.
— Она больше среднего, — поправляется себя человек с редкими волосами.
— Уже лучше, — Джанин наклоняет голову. — На самом деле, это одна из крупнейших боковых предлобовых кор, которую я когда-либо видела. Тем не менее, орбитофронтальная кора удивительно мала. На что указывают данные факты?
— Орбитофронтальная кора головного мозга отвечает за вознаграждение. Те, кто желает получить награду за свои действия, имеют большую орбитофронтальную кору, — говорит кто-то. — Выходит, что мисс Приор довольствуется незначительным вознаграждением за свои действия.
— Не только это, — Джанин чуть заметно улыбается. Синий свет от экрана делает менее заметными ее скулы и лоб, но заметно оттеняет глаза. — Речь не только об ее поведении, но так же об ее желаниях. Награда не является мотиватором. Тем не менее, она прекрасно справляется с подчинением своих мыслей и действий определенным целям. Это объясняет ее склонность к вредному, но самоотверженному поведению, и, возможно, ее способность выходить из моделирования. Как это изменит наш подход к новой сыворотке моделирования?
— Она должна подавить некоторую, но не всю, активность в предлобной коре, — отвечает ученый с круглыми очками.
— Точно, — говорит Джанин. Наконец, она смотрит на меня, в ее глазах радость. — Следовательно, мы определились с вектором наших дальнейших действий. Это отвечает условиям нашего соглашения, мисс Приор?
У меня так пересохло во рту, что тяжело глотать.
А что случится, если они подавят активность в моей предлобной коре, что, если они повредят моей способности принимать решения? Что, если эта сыворотка сработает, и я стану рабом моделирования, как и все остальные? Что, если я полностью отключусь от реальности?
Я даже не подозревала, что моя личность, то, кем я являюсь, может быть отвергнуто, как побочный продукт моей анатомии. Что, если я на самом деле просто кто-то с большой предлобной корой?
— Да, — соглашаюсь я. — Отвечает.
Обратно ко мне в комнату мы с Питером идем в полной тишине. Поворачиваем налево и в конце коридора видим столпотворение. Это самый длинный из коридоров, так что, лишь дойдя до конца, я вижу его.
Он стоит окруженный группой Бесстрашных предателей с пистолетом у виска.
Тобиас — с кровью, стекающей по лицу, в белой рубашке с красными потеками, Тобиас — парень Дивергент, стоящий у крематория, в котором мне предстоит сгореть.
Питер удерживает меня руками за плечи.
— Тобиас, — выдыхаю я.
Бесстрашные предатели с ружьями наперевес ведут Тобиаса ко мне. Питер толкает меня вперед, но мои ноги будто примерзли к полу. Я пришла сюда, чтобы никто не умер. Я пришла сюда, чтобы защитить столько людей, сколько получится. И я больше заботилась о безопасности Тобиаса, чем о чьей-либо еще. Так почему же мы оба здесь? Какой в этом смысл?
— Что ты наделал? — бормочу я. Он находится всего в нескольких футах от меня, но недостаточно близко, чтобы расслышать мои слова. Когда он оказывается ближе, то берет меня за руку и сжимает ладонью мои пальцы. Пожимает и отпускает. Он бледный, его глаза налиты кровью.
— Что же ты наделал?
На этот раз в вопросе слышны слезы, и он больше похож на рычание, чем на человеческую речь.
Я бросаюсь к Тобиасу, изо всех сил стараясь освободиться от хватки Питера.
— Чего ты добиваешься? — кричу я.
— Ты умрешь, я тоже умру. — Тобиас смотрит на меня через плечо. — Я попросил тебя не делать этого. Ты сделала свой выбор. Таковы последствия.
Он исчезает за углом. Последнее, что я вижу: Тобиаса и Бесстрашных предателей, уводящих его под угрозой ствола пистолета, и кровь на его спине, текущую с мочки уха от травмы, которую я не видела.
Вместе с его уходом меня покидают остатки жизненных сил. Я перестаю сопротивляться и позволяю Питеру затолкнуть меня в камеру. Оказавшись внутри, я сползаю на пол, ожидая, когда закроется дверь, обозначая уход Питера. Но она не закрывается.
— Почему он пришел? — спрашивает Питер.
Я смотрю на него.
— Потому что он идиот.
— Ну, да.
Я прижимаюсь головой к стене.
— Неужели решил, будто сумеет тебя спасти? — фыркает Питер. — Выглядит, как поступок Стиффа.
— Я так не думаю, — возражаю я.
Если бы Тобиас пытался спасти меня, он бы все продумал, взял бы подмогу. Он никогда не ворвался бы в штаб-квартиру Эрудитов в одиночку.
На глаза наворачиваются слезы, я даже не пытаюсь их стереть. Вместо этого смотрю сквозь них, наблюдая, как все вокруг расплывается. Несколько дней назад я бы ни за что не заплакала перед Питером, но теперь мне все равно. Он — самый незначительный из всех моих врагов.
— Думаю, он пришел, чтобы умереть вместе со мной, — признаюсь я и зажимаю рот рукой, чтобы заглушить рыдания. Если смогу задержать дыхание, то перестану плакать. Я не хочу, чтобы он умер вместе со мной. Я хочу, чтобы он был в безопасности. Идиотка, думаю я, но мое сердце так не считает.
— Это просто смешно, — замечает Питер. — И бессмысленно. Ему восемнадцать; когда ты умрешь, он найдет себе другую девушку. Он глупец, если этого не понимает.
Слезы бегут по моим щекам, сначала горячие, затем холодные. Я закрываю глаза.
— Если ты думаешь, что речь об этом… — я глотаю слезы, — …тогда это ты глупец.
— О, да. Плевать.
Его обувь скрипит, когда он отворачивается, чтобы уйти.
— Подожди! — я смотрю на его размытый силуэт, не в состоянии разглядеть лицо. — Что они сделают с ним? То же, что со мной?
— Не знаю.
— Можешь узнать? — я разочарованно провожу ладонями по лицу. — Можешь узнать хотя бы в порядке ли он?
— Зачем мне это делать? Зачем мне вообще делать для тебя хоть что-то?
Спустя мгновение слышу, как закрывается дверь.
Перевод: Ania Lune, Екатерина Забродина, Воробьева Галина, Маренич Екатерина, Инна Константинова
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я как-то читала, что плач с научной точки зрения необъясним. Слезы — лишь смазка для глаз. Не существует никаких реальных оснований, чтобы слезные железы производили слезы просто так, по велению одних лишь эмоций.
Думаю, мы плачем, чтобы освободить животную сущность, не теряя человечности. Внутри меня живет зверь, он ворчит, рычит, рвется к свободе, к Тобиасу, и, прежде всего, к жизни. И как я ни стараюсь, мне его не убить.
