Когда все бумаги по составу легли-таки Метелину на стол, он уже и улыбнуться своему счастью не был в кондициях. Перепроверил всё четырежды четыре раза, послал курьера Гныщевичу, попробовал заснуть, да не вышло — отец созвал дам, дамы смеялись так заливисто, что не скроешься и на втором этаже. Обсуждали, конечно, Метелина — все в свете только и делали теперь, что обсуждали Метелина! Того он и добивался, к тому стремился, но после железнодорожных забот отцовское распускание хвоста перед дамами — «да-да, вырос мальчик, многому научился, было ведь у кого» — звучало подлинной насмешкой. Было у кого? Да отец не то что завод сгноил, он бы и жалкие свои швейные мануфактуры разорил лет этак через пять! То, что он всенепременно найдёт способ теперешние достижения Метелина к самохвальству приспособить, неожиданностью не было, но предсказуемая мерзость на поверку оказалась ничем не краше непредсказуемой.
С прошлой весны Метелин не позволял себе лишнего — поначалу удавалось через силу, затем отвык даже, приноровился жить и не рвать в запале рубаху, а потому первая же стопка водки в честь железнодорожных забот будто бы встала поперёк горла, вытолкнула наружу всё то, о чём он нынче думать избегал. Напиться, право слово, пришлось — не оставаться же один на один с тяжёлыми, как заводской пресс, думами.
Вольнослушателя Брэда Джексона он с пьяных глаз сначала и не признал — не приятельствовали они ничуть, на лекциях только и виделись. Вольнослушатель Брэд Джексон сам был в дрова и умудрился так лихо навернуться на льду, что Метелин ругнулся и поволок его до Сермяжной улицы, где тот снимал жильё. С вывихом по лестницам не побегаешь — за подъём Метелин и успел заподозрить неладное, но потому лишь, что перехватил несколько раз особенно крепко. Думал, примерещилось, но вольнослушатель Брэд Джексон, добравшись до комнат, на конспирацию свою наплевал — вместе с сапогами скинул и значительную часть одежды. Метелин хмыкнул, даже, кажется, рассыпался в комплиментах, вывих перевязать помог и от вина не отказался, хотя давно пора было охолонуть.
И ведь когда Брада на лобызания решилась, Метелин сразу отстранился. Да точно отстранился! Путанно объяснял ещё, что допиться до зелёных шельм — одно, а в чужой койке просыпаться — совсем другое, ни к чему это. Не так и просто отстраниться было, а объяснять и того сложнее, но она ведь услышала, покивала ведь, тост предложила за холодную голову.
Выходит, пропили-таки холодные головы к утру?
Метелин в сердцах пнул выпавший из брусчатки камень. Брада услышала, чуть дёрнула плечом, но оборачиваться не стала. Зачем же она Брада, а не Брэд — тогда б не нужно было думать, разыскивать в недрах памяти, какие говорились тосты и чем они закончились. Чем бы ни закончились — какая в том печаль? Всяко не пришлось бы пожинать плоды столь судьбоносного свойства. Тогда б и не возникло этой пугающей надобности идти вместо казарм Северной части до кабака за разговором!
И зачем, зачем теперь, а не во времена бездумного буйства?
Кабак попался незнакомый и дрянной, с каким-то разудалым названьицем — из тех, что и повторять-то не захочешь. В комнате, которую они оплатили, было пыльно и затхло, на шаткий стул подле тумбы Метелин присел, но брезгливость постукивала молоточком в голове, отвлекала от мыслей. В некотором смысле, это даже удача.
— Александр, вы отнимаете мою роль! — сложила Брада руки на груди и едва ли не покровительственно улыбнулась. — Это мне полагается бледнеть, сходить с лица и драматически прикрывать веки.
— Прошу прощения. Измотан делами.
— О, я проявлю великодушие и сделаю вид, что верю вам!
— Вы забываетесь! — рыкнул Метелин.
— Прошу прощения, — Брада кокетливо склонила голову. — Измотана самочувствием.
— Вы испытываете мою волю? Вы мстите мне по мелочи — за нашу совместную неосторожность? Спешу напомнить вам, что в ту ночь я декларировал своё намеренье ограничиться выпивкой и беседой. Не знаю уж, что на меня нашло, но в чуть более трезвом уме я не стал бы виновником вашего… самочувствия.
Вопреки ожиданиям, Брада выглядела будто бы довольной этой отповедью.
Она сняла наконец свой сюртук не по сезону, надёжно скрадывающий округлость её силуэта, развязала маскирующий отсутствие кадыка шарф и взялась за жилет.
— Намереваетесь вдарить мне по нервам наготой?
— Намереваюсь заночевать здесь. А с перетянутой бинтом грудью мне нынче не слишком сподручно.
Нагота как таковая Метелина не смущала, но то, сколь отчаянно Брада подчёркивала отсутствие хоть капли девичьего стыда, оставляло его в растерянности. Продажным девкам за такое деньги платят, а она ничего, по собственному желанию.
— Александр, давайте прекратим фарс и поговорим как деловые люди. Мы оба с вами неосторожные дураки, равно виноватые в случившемся. Не стану отрицать: интерес к вам — да ещё и усиленный алкоголем — подтолкнул меня переступить через собственные границы. Теперь же я жду от вас ребёнка — и это, конечно, несоразмерная плата за интерес. Но усугублять ситуацию я не намерена, — Брада с решимостью задрала подбородок. — Я понимаю, что вы человек высокородный, и брачные обязательства накладывает на вас среда. Меня это полностью устраивает, поскольку плыла я в Петерберг не за браком.
— Что? — вырвалось у Метелина.
— Становиться графиней Метелиной у меня желания нет.
Из плеч вдруг вышел весь сковавший их чугун, и Метелин от изумления даже откинулся на спинку шаткого стула. Леший-леший, надо же было так перепугаться.
— Я вынужден принести извинения за свою неосведомлённость — не приходилось сталкиваться на практике с подобными процедурами, поэтому, увы, не могу никого вам порекомендовать. Но если вдруг вы уже нашли доктора сами, знайте: средствами своими я распоряжаюсь свободно и предоставлю вам необходимую сумму хоть бы и сегодня.
Брада как раз справилась с бинтом и выглядела теперь предельно вызывающе, оставшись в одних только брюках да грубых сапогах.
— Вы вновь поняли меня превратно, Александр, — она рефлекторно коснулась сосца и отчего-то поморщилась. — Никаким «процедурам» я подвергаться не собираюсь.
— Но вы же сами сказали…
— А вы меня не услышали. Ни свадьба, ни «процедуры» мне не подходят. Вы хоть представляете себе эти «процедуры»? Впрочем, откуда бы вам, я и сама вникла в вопрос совсем недавно. Поверьте на слово, мы говорим о вещах крайне болезненных и к тому же ненадёжных. Простите уж, но моё физическое благополучие мне дорого. Рожать всё же безопасней.
— Нет, постойте… я, кажется, не улавливаю…
