Как их можно в сердце своё пускать, как можно, лишь несколько раз за два года За’Бэя увидав, уже о его безопасности печься.
Изумительное у господина Солосье великодушие, и тем изумительней, что он его не то чтобы скрывает, но будто переставляет на антресоли, в задний ряд, за книги, чтоб на глазах не маячило.
Вот и сейчас ведь — даже сам Скопцов пришёл сюда как домой, совершенно не задумавшись о том, есть в Алмазах Золотце или нет, и, как дома, его приняли без расспросов, без церемоний.
Отец иронически называл комнату Скопцова в казармах европейским словом «штаб», но он ошибся.
Штаб — это Алмазы.
— А где, прошу прощения, господин Золотце? — несмело почему-то поинтересовался Скопцов, будто лез в какие интимности. — Я, откровенно говоря, ожидал застать здесь в первую очередь его.
— В Порту, — с готовностью хмыкнул За’Бэй, который рад был, раз уж не удалось улизнуть, хотя бы поговорить. — Вы же знаете, у него там… — он нарисовал руками в воздухе замысловатую фигуру.
Господин Солосье беззвучно усмехнулся, забрал у графа последнее письмо и беззвучно же притворил за собой дверь.
— Наследие лорда Пэттикота? — уточнил Скопцов и получил в ответ решительный кивок.
Сам Скопцов слышал о наследии лорда Пэттикота в самых общих чертах, а в детали предпочитал не напрашиваться, потому что, казалось ему, нельзя погрузиться в такие детали и не лишиться рассудка.
Знал, что у Золотца есть некие британские алхимики, которые будто бы открыли способ создавать искусственных людей — совершеннейшая фантазия! Знал, что алхимики эти живут в Порту, по-своему у Золотца в рабстве, но вроде не жалуются, поскольку что-то с ними такое лорд Пэттикот страшное сделал, что они теперь только и рады просто продолжать своё дело. Знал, что Золотце по поводу этому не философствует, а использует своё личное колдовство в сугубо практических целях.
И, наверное, потому, что сам избавитель алхимиков к ним так повседневно относился, Скопцову тоже не виделось в этом ничего сверхъестественного. Наверное, потому сейчас он думал вовсе не о том, возможна ли подобная фантазия в природе и как, а о том, что тяжело в минуту смуты владельцам — любого имущества, но особенно ценного да богатого. Им ведь не только за себя приходится переживать, но и за верфи, и за алхимическую лабораторию, и за завод…
А с другой стороны, разве отыщется в мире человек, который в минуту смуты переживал бы только за себя? Ведь у каждого есть что-то дорогое, а значит, каждый чем-то владеет — пусть и не верфями, а привязанностью, скажем, или даже любовью.
С третьей же стороны, человека стоимостью в верфь, то есть оскописта Вени, в Алмазах не наблюдалось. Скопцов подавил вздох.
Идеализм ведь это — в самом деле верить, что люди людям дороже, чем предметы. Мало таких людей, ужасающе мало.
Предметы.
Как сложно поверить, что они способны сводить с ума, и как глупо это отрицать!
— Господа, я не хочу показаться трусом или нервнобольным, но… Это может прозвучать нелепо, но мы скрываемся от городских беспокойств в доме, по самую крышу набитом драгоценностями. — Скопцов покосился на дверь. — Господин Солосье сказал, что могут начаться грабежи богатых, и, боюсь, он прав. Но не находите ли вы, что сам господин Солосье и Алмазы тут — первая кандидатура?
— Вы только озвучьте все свои опасения до тех пор, как вернётся сын господина Солосье, — тепло улыбнулся граф. — Он, знаете ли, непременно бы оскорбился факту беспокойства. Разве он вам никогда не хвастал презрением к неагрессии в этом доме? Тут даже повар стрелять обучен.
— И уже при револьвере! — За’Бэй изобразил пальцем выстрел. — Я убедился. Не мог же я графа привести в не заслуживающее доверия укрытие.
Скопцов тотчас почувствовал, как глуп был его вопрос, — ведь За’Бэй и правда никогда не привёл бы графа в дом, где ему может грозить беда. В минуту особого вдохновения графу способна грозить беда из-за лестниц, косяков и хитрых дверных проёмов, но За’Бэй всегда умудряется его оберечь — что За’Бэю расстрел Городского совета!
Это тоже — опека.
В передней раздался шум, и Скопцов вздрогнул, но зазря: это всего лишь префект Мальвин явился в Алмазы, как и он сам, будто к себе домой. Не поспешил к семье, нет, поспешил сюда.
К друзьям.
В штаб.
В штаб больше, чем к друзьям. Когда Мальвин вошёл и коротко раскланялся, Скопцов совершенно изумился тому, как отчётливо в нём теперь проступила незавершённая военная выучка. Мальвин всегда держал спину прямо, говорил внятно, а голову чуть склонял, но сегодня это выглядело иначе — чеканно, и собранно, и очень надёжно, и Скопцов вдруг подумал, что доверяет собранности Мальвина ничуть не меньше, чем револьверам поваров.
В некотором смысле, быть может, даже больше.
— Добрый день, господа, — сказал Мальвин и сам хмыкнул такому приветствию. — Я хотел собственными глазами увидеть площадь, но понял, что не завернуть сюда было бы преступно.
— Вы из Академии? — пуще прежнего оживился За’Бэй. — Меня, честно признаться, волнуют судьбы моих многочисленных собутыльников, хоть я и бросил их ради друзей более близких.
— Волноваться вам не о чем, — Мальвин шагнул было к креслу, но всё же предпочёл остаться на ногах. — Их не бросил господин Пржеславский. Стоило новости достичь секретариата, он, как и с первой листовкой, прервал занятия, устроил сбор и проявил себя разумным руководителем. Призвал к сохранению спокойствия и порекомендовал студентам немедленно переместиться в общежитие. Отдельно подчеркнул, что зовёт всех: и тех, кто проживает не в общежитии, а в собственных домах, и даже вольнослушателей. Он никого не неволит — кто сочтёт, что ему нужно к семье или по иным делам, может отправляться, но господин Пржеславский полагает сейчас общежитие местом наиболее спокойным, поскольку сам берётся обеспечить его неприкосновенность. Даже пообещал еду и пиво из «Пёсьего двора», что, на мой взгляд, уже перегиб. Я, собственно, занимался размещением по комнатам студентов, в общежитии не проживающих, и отчасти «Пёсьим двором». Как освободился, так сразу в Старший район.
— Верное решение, — заметил Скопцов. — Вряд ли господин Пржеславский в самом деле может студентов защитить, но ведь сейчас им — нам — достаточно просто не показываться на глаза, не раздражать… Граф, я сказал вам, что Охрана Петерберга помышляет о создании нового совещательного органа из лояльных аристократов, но я солгал. В частности, господина Пржеславского, пусть он и не титулован, они бы тоже хотели туда пригласить. Их интересуют не столько долгие родословные, сколько состояние или авторитет. — Он перевёл взгляд на Мальвина и, хоть не хотел, всё равно задал следующий вопрос: — Господин Мальвин, а… зачем вам на площадь?
