«Как же она забралась туда? — удивился царевич. — На бродяжку не похожа…»
— Быть может, помочь тебе спуститься, почтеннейшая?
— Не надо, добрый мальчик. Клубочек мой отыщи. Без труда найдешь, к нему нитка тянется.
Парис наклонился, выискивая среди густой травы пропажу. Клубок отыскался быстро. Парис достал его из-под молодой ракиты и почувствовал неожиданную тяжесть, будто и не пряжа вовсе, а свинцовое ядро для пращи оказалось в его руке.
«Странная вещь. Нить какая-то необычная. Здесь — золотистая, вот тут — точно кровью запятнана. Кое-где — черная, где-то — белая…»
— Ну что? Отыскал?
— Отыскал. — Юноша поднял над головой клубок. — Не волнуйся, добрая женщина. Я сейчас к тебе поднимусь. — Он смерил взглядом скалу, пытаясь сообразить, как взобралась туда старушка.
Сквозь камень пробивались молодые деревца. Из трещин удивленно следили за происходящим большеглазые ящерицы. Камни услужливо подставляли выпуклые, согретые лучами бока под сандалии, но все это для него — пышущего молодостью и силой, а не для седовласой женщины, которой он годится даже не во внуки — в правнуки!
Парис едва смог стереть тень удивления со своего прекрасного лица и начал подъем.
— Вот спасибо, — улыбнулась хозяйка клубка, принимая из рук царского сына утраченное было сокровище.
— Не стоит благодарности, моя госпожа.
— Поверь, стоит, — добродушное лицо старушки вдруг стало суровым. — Ты говоришь так, потому что тебе не дано предвидеть, чем обернется всякое твое деяние. С этой минуты, Парис, ты будешь ЗНАТЬ. Это тебе мой дар, моя благодарность.
— Вам известно мое имя? — удивился было царевич, но тут из затянутой облаками горной выси послышались звонкий щелчок ножниц и недовольный окрик:
— Лахесис, скоро ты там?
— Иду, Атропа! Возвращаюсь, дорогая сестрица.
Не успели эти слова отозваться голосом насмешницы Эхо, как древняя вещательница исчезла, оставив Париса стоять, оглядываясь, на уступе скалы.
— Клото, Лахесис, Атропа? — Пораженный, юноша вглядывался в высокое небо. — Великие мойры?! Три сестры, прядущие, отмеряющие и пресекающие нить человеческой жизни… Так вот что это был за клубочек!
Парис невольно поежился. «Я держал в руках чью-то судьбу. Быть может, я удлинил на минуты чьи-то страдания. Или, наоборот, — дал время для последнего слова, поцелуя…»
Ему захотелось поскорее оказаться дома, найти любимого брата Гектора, рассказать ему… Цепляясь за ветви, он начал спускаться и уже почти достиг цели, как за его спиной послышалось:
— Будь славен, царский сын Парис. Ты строен, будто Кипарис. Твой зорок глаз и ясен ум. Судьею будешь, ergo sum. Нет. Ergo sum сюда не пойдет. Это звучная латынь. До нее человечество еще не доросло.
Парис едва не разжал пальцы, которыми держался за ветку.
— Ладно. Нет времени что-то придумывать, — между тем раздавалось за его спиной. — Парис, заклинаю тебя по-божески, спускайся пошустрее. Не заставляй прекрасных дам ждать.
Царевич оглянулся. Златокудрый юноша в белой как снег тунике и птицелетных сандалиях почесал за ухом окрыленным золотым жезлом, вокруг которого извивалась пара шипящих змей.
— Что ты уставился? — Юноша отправил себе в рот спелую смокву. — Ну да, я Гермес. Вестник Самого. Погоди кланяться, скала под носом. Сначала на землю спустись. В общем, так. Чтобы не терять времени, пока ты там уподобляешься игуане, ввожу тебя в курс дела.
Зевс избрал тебя судьей. Какой нектар ему в голову ударил — не спрашивай. Не знаю. Это не мое и уж тем паче не твое дело.
У нас тут недавно была одна шумная свадьба… Ну, помнишь, когда у вас реки внезапно из берегов повыходили. И вот одна старая грымза, не буду называть ее имени (еще, чего доброго, услышит), в отместку, что ее не позвали, бросила на стол золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей». Оно вроде съедобное, но все же золотое.
И вот наши первые красавицы переругались между собой из-за этой безделицы. Только что в волосы друг дружке не вцепились. Свет им не мил — вынь да положь, каждая требует главный приз себе. Зевса в конце концов достала вся эта бодяга. Тут-то Громовержец в тебя пальцем и ткнул. Еще скажи спасибо, что пальцем, а то мог бы и молнией!
Париса охватило странное, неведомое ему дотоле тяжелое предчувствие.
— Так что спускайся, — продолжал Гермес. — Будешь сейчас решать, кому это яблоко достанется.
Царевич ступил на землю.
— Но… Богини… Я недостоин… Не смогу…
Возмущенные змеи, обвившие золотой жезл вестника богов, предостерегающе зашипели.
— Парис! Ты сам-то понял, что лепечешь? Как это не сможешь, если Зевс приказал, чтобы это сделал именно ты? Давай, шевели сандалиями.
Гермес подтолкнул сына троянского царя кадуцеем в бок:
— Ступай за мной.
Богини смотрели на обалдевшего юношу, а тот лишь открывал и закрывал рот, не в силах даже произнести слова приветствия. Нагие тела их были безупречны, и не было ни слов, ни красок, чтобы передать красоту, представшую взору Париса.
— Царе-е-вич! — Гермес потрепал юношу по плечу. — Перестань хлопать глазами. Яблоко — вон. Богини перед тобой: слева Афродита, справа Афина, по центру — Гера, если еще сам не дотумкал. А я полетел, у меня дел невпроворот. Зевс проснется — свежей амброзии нет, — вот тут-то конец света и грянет. Да и ты, парень, не затягивай. Всех-то забот — фрукт пристроить.
Гермес поднял кадуцей — ключ, открывающий Врата миров, повернул его, словно отпирая замок, и тут же исчез. Лишь трава шелохнулась там, где мгновенье назад ее касались крылатые сандалии.
Парис глядел во все глаза, вцепившись в золотое яблоко, как утопающий в обломок мачты.
Он поглядел на Афродиту, богиню любви и красоты — вечно юную и вечно манящую. Длинные золотистые волосы спускались на гладкие белые плечи, струились по точеным бедрам, легкими прядями закрывали высокую грудь, зовя отбросить и этот последний невесомый покров. Матовая упругая кожа будто светилась изнутри, обещая бездну наслаждений при легчайшем касании. Нежные губы, чуть приоткрытые в шаловливой улыбке, звали бросить все и прильнуть к ним, упиться негой. Ярко-синие глаза лучились солнцем, согревали, влекли к себе…
— Выбери меня, — услышал Парис ласковое воркование, хотя был готов поклясться, что богиня не промолвила ни слова. — Ведь каждому, имеющему глаза, ясно, что я прекраснейшая. Была, есть и буду вечно. Выбери, и я подарю тебе любовь самой неземной из всех земных красавиц.
Парис с трудом подавил странный хрип, похожий на стон, и поднял руку, намереваясь протянуть яблоко Афродите…
