— Вот увидишь, Клер, обязательно понравится! — убедила мать. — А сейчас пойдем со мной — включим генератор и поставим наш с тобой суп на плиту вариться.
— У-у-у… — Клер взялась за ушки, — опять будет громко!
— Ну, а что же делать, солнышко? — умиляясь дочерью, спросила Джин. — Потерпим немножко.
— Ну, ладно… — сокрушенно вздохнула дочурка, прошла к ведру, любуясь собой в отражении. Вода слегка плескалась, кривила личико.
Сняв фартук, Джин подошла к вешалкам с висящими куртками, собралась. Обувшись в поношенные теплые сапоги — застегнула тугую молнию, подвернула облезлый воротник, поторопила дочку:
— Клер, одевай свою курточку и ботиночки, — и прибавила чуть громче: — И шарфиком не забудь замотаться.
— Не забуду!
Дождавшись, когда дочка оденется, — толкнула дверь и первая вышла из дома.
* * *
В том, что даже такой массивный гардероб не сможет сдержать натиск трех одуревших от предстоящей трапезы волков больше, чем на минуту, я уже не сомневался. Первый же удар потрошителя едва не повалил его на пол, вышибив сноп щепок, а от следующих двух — сорвалась с петель верхняя увесистая дверца и откатилась к ковру. Чтобы немного задержать волков, истово рвущихся ко мне, — привалился всем телом к гардеробу, слыша доносящиеся с той стороны лютые рыки и остервенелое царапанье когтей по дереву, и лихорадочно стал думать, как быть дальше.
«В окно надо… — билась в голове одна и та же мысль, — хватать винтовку — и в окно…»
Р-р-р-р-р…
— Что, суки?.. — надменно бросил я. — Никак достать меня не можете?.. А?.. Ха…
Усмешку тотчас прервал сильнейший толчок, я отлетел от дверей гардероба, как футбольный мячик, больно ударился затылком об диван, закряхтел.
В этот момент грянул сухой треск, словно кто-то поблизости сломал ворох сушняка, злосчастный гардероб распахнулся настежь, и в появившейся сквозной дыре увидел обезображенную многочисленными ожогами и шрамами морду потрошителя. Волк яростно рычал, щелкал длинными, точно сабли, черными клыками, брызгал вязкой слюной, прожигал меня красными глазами, не пуская вперед себя остальных сородичей. Рваные уши нелепо топорщились, нос нервно дрыгался, морщился, здоровые, местами оголенные до мяса лапы рьяно рвали прессованное дерево, освобождали проход. Другие потрошители, несмотря на него, тоже скреблись, отдирали крепкими темными зубами тоненькую фанерку, гавкали.
Р-р-р!.. Гав! Гав!..
— Джин… Клер… — будто бы прощаясь, произнес я вслух, а сам положил ледяную ладонь на грудь, где на серебряной цепочке висел кулон с фотографией супруги, подаренный ей еще до свадьбы, и добавил горячо: — Я люблю вас…
И, вытащив из чехла на лямке рюкзака длинный самодельный обоюдоострый нож, высеченный из человеческой кости, — крепко схватил за рукоятку, обернутую в целлофан, перемотанный синей изолентой, и приготовился отражать нападение.
Окончательно доломав шаткий гардероб, рассвирепевший волк, что проделал в нем немалого размера дыру, грубым лаем отогнал остальных и первым кинулся на меня. Откатившись вправо, не дав потрошителю возможности обрушить свою чудовищную лапу, я сразу вцепился в плешивую шею, сдавил пальцами и воткнул два раза нож меж оголенных ребер. Волк дико взвыл, закрутил мордой, пробуя вырваться из мертвой хватки, потом оскалился, разок-другой клацнул зубами прямо перед носом, часто и смрадно задышал в лицо.
— Уйди от меня, тварь!.. — кривясь от неимоверной вони, процедил я и, не подпуская потрошителя, вонзил клинок в горло. — Уйди!..
Тот завизжал, плюнул горячей кровью, высунул бледно-розовый язык, как-то устало рыкнул и обмяк. Отпихнув от себя мертвого волка — вытер рукавом забрызганные очки, зачехлил нож и метнулся к журнальному столу, на ходу забирая винтовку. В ту же секунду в комнату ворвались еще два потрошителя, быстро обнюхали бездыханный труп и одновременно бросились за мной. С разбега очутившись на подоконнике, я в спешке повесил оружие за спину, повыбивал оставшиеся в раме стекла и, без лишних раздумий, прыгнул. Удачно приземлившись в сугроб, утыканный осколками, — быстро вылез, отряхнулся, набросил капюшон, посмотрел наверх. Из окна второго этажа, вытянув пожженные уши, беспрерывно лаяли потрошители, демонстрируя свои страшные угольные клыки, способные, как мне воображалось, не только пронзить мясо, но и проткнуть металл.
— Гавкайте-гавкайте!.. — передразнивал осатаневших волков. — Но сегодня взяла моя!
Лай, лай, неистовый лай…
«Надеюсь, еще не поздно… — подумал я о своем спасенном, — дай бог, еще есть время».
И побежал к нему.
Путник лежал на льду из собственной крови, скулил, причитал. Тело уже густо покрыл токсичный пепел, голова, не покрытая шапкой, совсем поседела, будто у глубокого старика. Вытянутое обескровленное лицо, словно у покойника, страшно напряглось, крючковатый нос с широкими ноздрями едва заметно шевелился, густые брови медленно обрастали инеем, зеленые глаза метались по сторонам.
— Это… вы… — с огромным трудом, срываясь на нехороший кашель, прошипел он, — вы… стреляли?..
— Молчи — копи силы, — велел я и обернулся — потрошителей пока видно не было. Дальше снял шарф, как смог перевязал подранную руку, что даже не шевелилась, стряхнул его же шапкой с головы пепел, надел. И задал не то ему, не то себе вопрос: — Где же ты на такую стаю-то напал? Метель ведь была, волки же все попрятались кто куда…
Незнакомец надрывно болезненно кашлянул, захрипел: вероятнее всего — застудил легкие. Потом немного отдышался, стал вдыхать прерывисто, но спокойнее.
— Плохи твои дела, друг… — без тени иронии обратился к нему, — помочь тебе сейчас ничем не смогу — я не врач…
Мои слова буквально затушили в глазах мужчины искорку надежды — те потускнели, сделались холодными, обреченными.
И сразу успокоил:
— Но ты не переживай: у меня жена — врач от бога, и не таким жизнь спасала! — позволил своим губам улыбнуться. — Сейчас только санки соберу — и домой поедем лататься!
Взгляд путника заметно потеплел.
— Ну, вот и замечательно! — кивнул я и, сложив возле него винтовку и рюкзак, достал из бокового сетчатого кармана бутылку чистой воды, дал напиться. — Пей, только не торопись — а то еще вдобавок и горло себе застудишь.
Потом попил сам, убрал бутылку обратно и сказал незнакомцу:
— Найду какую-нибудь широкую дощечку — и вернусь.
Тут заметил, как его зрачки стали медленно расширяться, наливаться чернилами. Он весь задрожал, прикусил бледные пухлые губы.
Мгновенно сообразив, кого тот заприметил, я потянул винтовку за ремень, поднял, сдул пепел, сохраняя спокойствие, оглянулся. Из дома, по-прежнему рыча и прожигая меня глазами, словно раскаленными угольками, вышли два потрошителя и, крадучись, сразу стали разбредаться по разные стороны.
