Так они стояли втроем — Джей Риверс, пес Бурбон и кузятинка Лариса Семар — и пели каждый на своем языке и все об одном, а кузятинцы, чехи, французы, австрийцы смотрели на них и улыбались, и городская администрация улыбалась, потому что, несмотря на неразбериху, митинг удался, потому что так и должны общаться люди, так и будут они общаться, если не произойдет глобальных катастроф на Земле.
Если вы думаете, что этот послефестивальный экспресс был единственным экспрессом, пожелавшим встретиться с певицей Семар, то вы так же далеки от истины, как Маргарита Евгеньевна от поэзии. Экспрессы шли на запад каждый день, два раза в день, у кузятинской телетайпистки скопилась целая стопка, одинаковых телексов, разнящихся только датами. В каждом была фраза: “Обеспечьте явку певицы Семар”. Ларисе пришлось переехать вместе с Бурбоном на вокзал и даже ночевать там в комнате дежурного, потому что некоторые экспрессы проходили через крупный железнодорожный узел ночью.
Но к концу августа все фестивальные поезда ушли, а вместо них пошли письма в таком количестве, что почтальонша Вера Никифоровна чуть было не уволилась из-за них по собственному желанию. Зато на письма можно было отвечать в домашних условиях и без всяких митингов. Кузятин понемногу приходил в себя. Школу к 1 сентября побелили, а в известном яру начали рыть котлован под торговый центр и нашли украшения древних славянских барышень. Салатина сшила себе новую форму, Семар слегка порозовела, и, встретив ее однажды на улице, Сева-Севастьян обратился не своим, деревянным, голосом:
— Ты… это… приходи. Ребята ждут. Даже Кактус согласился, что ты была права…
Когда он услыхал, что она придет, он не поверил своим ушам. Но все же на следующий день собрал рок-группу на колокольне и стал нетерпеливо посматривать сверху вниз на ромашковый луг. Время бежало, как на контрольной. Кактус кололся, как шприц.
— И ты поверил, что она придет? Ты поверил, что после Джея она станет распевать с Севой-Севастьяном? Чудак!
Конечно, чудак. Разве нечудак отпустил бы ее месяц назад на все четыре стороны? Разве позволил бы сбежать в Москву одной? Разве… разве ему бы сейчас послышалось, что снизу, с луга, но вовсе не со стороны лестницы приближался голос Семар:
— Освободите площадку-у-у!.. Лечу-у-у!..
И хотя, с одной стороны, Сева-Севастьян предполагал, что он чудак, а чудакам все только чудится, он на всякий случай потеснил своих рокеров и освободил площадку. Потому что, с другой стороны, он знал, с кем имеет дело. Не успела площадка расчиститься, как над ней взмыла вверх Лариса Семар с гитарой и псом Бурбоном. Они описали в воздухе три полукружья и с размаху шлепнулись на колокольню.
— Отлично, — сказала Лариса Семар и улыбнулась такой нежной улыбкой, какой Сева-Севастьян никогда прежде за ней не замечал. — Давайте репетировать.
— Гав-гав, — поддержал пес Бурбон.
Вот так. Если вам случится когда-нибудь проезжать крупный железнодорожный узел Кузятин, послушайте моего совета: сойдите с поезда и задержитесь здесь на сутки. Любой прохожий, к которому вы обратитесь, расскажет вам эту историю с куда более живыми подробностями. И, если захотите, познакомит с Ларисой Семар.
Вы никогда об этом не пожалеете.
Сергей Булыга
Железное кольцо
Был вечер, солнце медленно скрывалось за горизонтом. Закат — в багровых сумерках — тускнел. Широкая мощеная дорога, пересекавшая пустынную равнину, тянулась, как казалось, прямо к солнцу. Массивные каменные плиты, истертые множеством ног и колес, были покрыты трещинами, сколами, а кое-где между камнями виднелась чахлая трава.
Шел по дороге одинокий путник. Ветер трепал его черные с проседью волосы и раздувал полы плаща. Путник устал, шагая целый день без остановки.
…Проснувшись еще затемно, он по привычке тщательно побрился и долго, пристально смотрелся в зеркало, затем, вздохнув, переоделся пилигримом — посконный длинный плащ, сандалии, веревка вместо пояса, — надел на правый безымянный палец массивное железное кольцо, украшенное крупным черным камнем, надвинул капюшон на самые глаза, вновь повернулся к зеркалу… и тотчас вышел из каморки, спустился по скрипучей лестнице и сел за общий стол. Хозяйка, подавая ему завтрак, испуганно молчала. Поев, но отказавшись от вина, путник сходил проведать Серого, поддал ему овса, потрепал по нечесанной спутанной гриве и вышел к воротам, где его уже нетерпеливо поджидал хозяин — добродушный заспанный толстяк.
— Вы не боитесь, господин? — спросил хозяин.
В ответ он лишь пожал плечами, достал из-за пазухи туго набитый кошель и отдал со словами:
— Это за ночлег.
— А как же лошадь?
— Хорошо корми ее. И если не вернусь, она твоя, — путник подумал и добавил: — Латы и оружие…
— Конечно, господин, как можно! — воскликнул толстяк. — Отправить в замок, сыну, я все помню.
— Благодарю тебя, прощай, — сказал путник и вышел с постоялого двора, носившего печальное название “Последняя ночь”.
Он шел весь день. Один. Палило солнце. По обеим сторонам дороги расстилалось бесконечное поле пожухлой травы. Жаль, что он не взял с собой воды — ведь жажда мучала его сильнее неизвестности.
…Но вот наконец-таки солнце зашло, стало быстро темнеть. Путник, решив передохнуть, остановился, оглянулся. Дорога, как и целый день до этого, была безлюдна. А если так, то, значит, еще можно возвратиться. Ведь он еще не стар, ему неполных тридцать восемь лет, он знатен и богат, не обделен здоровьем — прошедшей осенью был первым на турнире. Там у него есть всё, а здесь…
Вот-вот наступит ночь. Пустынная дорога. Тишина. И вдруг…
Неподалеку от себя путник увидел старого монаха. Но что это? Не призрак ли? Полупрозрачный и светящийся холодным тусклым светом, монах не шел, а как будто скользил над дорогой. Перебирая четки, что-то бормоча, монах, не замечая путника, неспешно миновал его и растворился в поздних сумерках.
Путник провел рукой перед глазами…
И увидел всадника. Рыцарь с опущенным забралом, раздраженно понукая лошадь, проехал мимо. Копыта выбивали искры из камней, а топота не было слышно.
Трое окровавленных ландскнехтов, забросив алебарды за плечи, прошли, обнявшись и шатаясь, выкрикивая песню.
Просеменила дряхлая старушка.
Пробежал босоногий мальчишка.
А вот несут знатную даму в портшезе. Красавица с любопытством посмотрела на путника, кокетливо улыбнулась ему и тут же, как и прочие, исчезла в темноте.
Путник стоял, не шевелясь, и ждал. Никто не появлялся. Стемнело окончательно. Поднялся сильный ветер. На небе показались звезды. А далеко на горизонте, там, где садилось солнце, теперь горело темное багровое пятно. Да, это страшно, раньше так никто не поступал; все, как могли, цеплялись за последнюю надежду и лишь потом… Но кто-то же должен оказаться первым! И путник, поплотнее запахнувшись в плащ, пошел вперед, навстречу поднимавшемуся ветру.
