Я сказал:
– Если опыты ставятся на ненормальных, картина может получаться искажённой…
– Мы сначала излечиваем. Восстанавливаем их психику. Вам тоже придётся засучить рукава. Материала не хватает, Эмерих требует, чтобы мы применяли самые эффективные средства. Он настаивает, чтобы ему давали здоровых людей, а не кое-как вылеченных маньяков. Ведутся переговоры о вынесении лаборатории в другое место, где с материалом будет легче. Так что у вас есть все шансы сделать карьеру! – закончил Сид, похлопав меня по плечу.
В марте 1965 года Эмерих Линдман заболел гриппом и в середине апреля был вынужден отправиться на юг, на морские купания. Болезнь здорово прохватила шефа, он не решался летать один и захотел, чтобы я сопровождал его. Мексика, безусловно, была бы для него полезней, но Сид объяснил мне, что Эмерих с 1946 года не выезжает за пределы страны.
Мы вернулись в клинику спустя две недели. Эмерих сразу поехал в клинику, а я после обеда пришёл в пятое отделение.
Сид, как обычно, работал в палате.
– А-а, Язевель! – он помахал рукой. – Приехали? Как вам понравилась знаменитая Вилла Клара?
– Думал, она комфортабельней, хотя, впрочем, провинциализм имеет свои прелести, особенно для пожилых.
– Да, да, – подхватил Сид. – Эмерих обожает простоту, гречневую кашу и усердных сотрудников.
Он наверняка пил не только за обедом, но и раньше, а я терпеть не мог хмельных. Мне очень не хотелось терять уважение к Сиду.
– Если вы не возражаете, – сказал я, – пойду поработаю в архиве, кажется, у меня возникла продуктивная мысль.
– Мысль… – повторил Сид. – Я мыслю – значит, существую. Эмерих поручил мне передать вам сегодня Новый Цикл.
Я должен был бы обрадоваться, но мне стало неприятно. Это удивительно: я думал, что уже окончательно освободился от прежних представлений…
До сих пор я только наблюдал за воздействием Сонарола, теперь мне предстояло самому подвергать людей его действию. Собственно, в самой процедуре не было ничего сложного: внутривенное вливание и всё. Но одно дело, когда вводишь лекарство, необходимое человеку, и другое дело -Сонарол.
Сонарол – смерть, на которую сознательно обрекают людей, для того, чтобы наблюдать их агонию.
Сид похлопал меня по руке:
– Хотите стаканчик брэнди? У вас сегодня, можно сказать, что-то вроде посвящения в новый сан.
– Благодарю вас, Сид, – только мне лучше перенести обряд без успокоительного.
Биверли встал, поднял указательный палец:
– Когда-нибудь Сонарол доведут до конца. Бог сотворивший землю, положил свои сроки каждому из нас, но почему человек прежде чем умереть должен превратиться в печёное яблоко? Старость калечит всё, не только внешность. С тех пор, как Эмерих изложил мне свою идею, я всё время боюсь умереть стариком с окостеневшим мозгом. Господи, это будет несправедливо: мы бьёмся над тем, чтоб подарить человечеству такую уйму молодости, а сами не можем получить для себя ни капли. Я закрываю глаза на многое, не думайте, что я в восторге от тех людей, которые финансируют наше предприятие, но если бы я не верил, что Сонарол – это открытие не века, а тысячелетия, я давно принял бы цианистый калий.
Он набил трубку, но не стал раскуривать, положил её на стол:
– Пойдёмте, к трём часам я должен доложить Эмериху.
– Язевель, что ты делаешь?
Я оторвался от микроскопа.
– Сижу над срезами.
– Ты можешь взглянуть на часы?
Стрелки показывали девять.
– Ого! Спасибо, Клэр. Хочешь, я поднимусь к тебе и мы пойдём покатаемся на лодке?
– Лучше встретиться у фонтана, оттуда ближе. Как мило, что ты вспомнил о своём обещании.
Я долго мыл руки, впервые убившие человека. Я не досадовал и не укорял себя: меня готовили к этому, я был готов к такого рода службе. Но я не мог себе представить, что будет с Клэр, когда она узнает правду и вспомнит, сколько раз она держала меня за руки и сколько раз я гладил её волосы.
Мы пришли к пруду, старик-негр с широкой улыбкой снял с лодки цепь.
– Пожалуйста, пусти меня на вёсла, – попросила Клэр. – Мне что-то холодно.
Она выглядела утомлённой, я с тревогой предложил:
– Хочешь недельку отдохнуть? Я намекну Великому князю, после Виллы Клара мы с ним большие друзья.
– Это весна, – сказала Клэр. – Весной мне всегда плохо, в голову лезут грустные мысли: природа обновляется, я старею.
– Форменная старушка! – пошутил я. – Скоро на пенсию.
– Я бы пошла. Всё-таки прадеды были правы: женщина должна жить для дома, а наши учёные занятия – плачевное искажение природы… У тебя что-нибудь продвигается?
– Как у гончей, потерявшей горячий след.
Она подняла на меня широко раскрытые глаза:
– Для тебя действительно так важно найти эту патологию?
Вопрос меня озадачил:
– Что значит действительно? Разве ты не билась над тем же?
– Я чуть не разревелась, когда Великий князь решил перевести меня в парк. Мне казалось, что у Сида я двигаю науку, а в парке превращаюсь в няньку, приставленную к мумиям. Когда Великий князь сказал: "Они платят достаточно, чтобы получить право видеть вокруг себя только красивых людей", я приняла это как наказание. А теперь считаю благословением. По крайней мере, я твёрдо знаю, что если никто и не ожидает выздоровления моих старичков, никто и не торопит события. Я выполняю элементарный долг врача -стараюсь продлить существование пациентов, ничего больше.
Её слова меня сильно озадачили. Она не должна была знать о Сонароле. Не должна была!
Внешне у нас всё было устроено безупречно. Пациенты, прибывавшие в клинику в полицейских фургонах, тем же путём должны были и возвращаться после выздоровления. А полиция не могла приезжать за каждым, кто изволит излечиться. Полицейская машина забирала клиентов партиями, а пока партия набиралась, над выздоровевшими проводились тесты. В университете я сам с интересом читал рефераты Линдмана и Биверли о психике излеченных: что сохранилось у них в памяти от прежней жизни, о днях болезни, каковы перемены в характерах и как это связано с методами лечения. Для этого у нас была лаборатория Си-1. Не вина клиники, что часть пациентов – незначительная часть – умирала, не дождавшись возвращения домой. В конце концов, никто не может поручиться, что медикаменты, применяемые для восстановления психики, не подрывают жизнеспособность отдельных людей, к тому же действительно поражённых, кроме помешательства, болезнями, присущими алкоголикам и наркоманам.
Клэр могла знать, что мы иногда неосмотрительно рискуем, форсируя лечение. Если она узнала больше – это могло ей стоить слишком многого. Видимо, Сид неосторожно намекнул на кое-какие обстоятельства, но я не допускал, что он мог сказать больше.
