— Оооо, поверь, это я знаю! — восклицает Серый.
— Он же как-то в семь лет — мне одиннадцать было — что-то уронил на меня. Родителей дома не было. А я рассвирепел. Я погнался за ним, а он испугался. Я же старше. Я сильнее. Он в комнате у нас спрятался и ногами шкаф подпёр. У нас тогда замок сломался, и дверь не закрывалась. А отец долго не ставил новый. Понимаете, я такой злой был, что начал ломиться в дверь. Я ударял со всей дури. А он с той стороны кричал и плакал. Ну понимаете, ему же больно было вот так по спине дверью, и страшно… Какой же я мудак.
Собственная речь уносит меня в воспоминания, а Серый вторит мне:
— Мудак, мудак, ещё какой.
Я вдруг поворачиваюсь к друзьям спиной, чтобы они не видели моих слёз, и начинаю плакать.
— Понимаете, — стараюсь говорить ровным голосом. — После такого я просто обязан помочь брату. Я хочу чтобы мне дали шанс извиниться.
Некоторое время в купе царит тишина, только я шмыгаю носом.
— А о чём же ты раньше думал! — вдруг говорит Сергей. — Если какой-то гад обижает Стёпку… да что далеко ходить. Вот, пацаны-то те. Игорь и ещё двое. Как-то пинали Стёпку по ногам. Причём не больно, а обидно так. Потом уронили на асфальт, а один нечаянно ему на руку наступил…
— Я кстати тогда даже не плакал, — тихо и гордо замечает Стёпка.
— Да. Я потом всех троих нашёл, таких звиздюлей ввалил. Они Стёпке так больно не делали, как я им. А ведь они вообще почти в шутку это делали. Издевались скорее, чем дрались. А ты сейчас говоришь, что ломал дверь спиной брата. Тёмка, ты, может, человек и хороший, но если бы я такое сделал над Стёпкой, я бы себе уже пулю в лоб пустил. Это же… так по-фашистски!
Я молчу, только шмыгаю носом.
— Я всегда отношусь к Стёпке так, будто вижу его в последний раз, — добавляет Сергей. — Чтобы, если вот такое вдруг случиться, как с Андрюшкой, когда непонятно, то ли отдадут, то ли в рабстве навсегда оставят, мне не нужно было просить у брата извинения. Так-то, друг мой.
Я вдруг понимаю, что ещё одно слово, и я сам себе пулю в лоб пущу, оттого какой я гадкий, поэтому прекращаю беседу.
— Слушайте, давайте спать, — прошу я почти умоляющим голосом.
— Вот я сразу так предложил, — ворчит Сергей. — Нет, надо было мелодраму бразильскую тут разворачивать.
На плечо ложиться мягкая рука Стёпки.
— С тобой точно всё в порядке?
— Да, — киваю. — Выживу.
— Крепись, дружище. Я наверх.
Серый выключает свет, закрывает дверь на замок, приговаривая:
— Стёпка, ты спишь чутко, на тебе охрана нашего купе. Будет кто ломиться, вскакивай и ори, чтобы мы проснулись.
Стёпка с верхней полки хихикает, а я уже лежу в кровати, и мне не смешно. В голове будто грозовая туча поселилась. И всё мне не мило. И себе кажусь чудовищем.
Думал, не засну, но поплакал немного и задремал. И всю ночь снилось мне, что я убегаю от выстрелов.
****
Просыпаюсь. Темно. Затылок опять разболелся и не даёт уснуть. Сколько же времени сейчас? Состояние странное. Когда кажется, что проспал либо двадцать минут, либо много часов.
Извлекаю из кармана сотовый. Доктор Вечность предупредил же, чтобы мы держали их включёнными, только заряда уже всего процентов на десять. Хватило бы до Питера.
Пока нащупываю кнопки, замечаю затхлый солёный привкус в воздухе. Он и вчера стоял приблизительно такой же, только в разы слабее.
Экранчик ослепляет меня, и я поначалу щурюсь. Но потом вижу время и замираю, пытаясь отыскать в сонном мозге нужную информацию. На мониторе 7.45. Если я не ошибаюсь, Серый утверждал, что приедем где-то в районе шести. Нащупываю на столе свой билет и свечу на него телефоном.
Чёрт. Время прибытия 6.00. В ужасе вскакиваю и кидаю слабый лучик телефона на спящего Серёгу.
— Серый! Серый, просыпайся, — толкаю товарища в плечо. И вдруг замечаю, что Серёга лежит на грязной простыне, покрытой ржавыми пятнами, будто кровь или моча.
Застываю на секунду.
— Мммм, — доносится сверху голос Стёпки. — Приехали что ли?
— Что случилось? — мямлит Серый. — Сейчас встану.
— Пацаны! Мы проехали Питер, похоже! — восклицаю я.
— Чего? — Стёпка свешивает с верхней полки руки и голову. — Как так? Мы не могли.
Ловлю изумлённый взгляд сонного Серёги.
— Мы не могли проехать. Питер — это конечная остановка. Поезду дальше некуда идти, разве что в Финский залив, — уточняет Стёпка и спускается. — Блин, а на чём мы вообще спим?
Я обхожу Стёпку и открываю дверь… пытаюсь открыть. Моя рука проходит в пустоту. Свечу телефоном перед собой и…
— Мамочки! У нас дверь открыта, — стонаю.
— Глобус! — Стёпка, не успев ещё обуться, ныряет под стол. — Нет. На месте.
Серый всё лежит, выпучив глаза. То ли ещё не проснулся, то ли не понимает происходящего. И вдруг произносит:
— А почему здесь так воняет?
Я выглядываю наружу, в темноту и оглядываюсь. За окнами хоть глаз коли, а вот перед тамбуром, над купе проводника мерцает единственная тусклая лампочка. Её хиленький свет достаёт лишь до первых двух купе, а потом — темнота.
— Ребята, что-то произошло, — оборачиваюсь я во тьму. — Пойду к проводнику.
С этими словами осторожно двигаюсь по коридору, каждой клеткой ощущая тряску поезда. За окном раздаётся жуткий металлический стон. То ли машинист погудел, то ли связки вагонов так трутся друг о друга.
— Во всех купе нет дверей, — слышу над ухом голос Стёпки и чуть не вскрикиваю от страха.
— Дурак, да? — шепчу. — Хоть бы предупредил.
Вдвоём добираемся до дверей тамбура и останавливаемся перед купе проводника. Сначала заглядываем в машинное отделение, но там никого не находим. Тогда пытаемся открыть купе, но дверь не поддаётся. И Стёпка громко стучит, чем пугает меня.
— Думаешь, стоит его вызывать? — спрашиваю.
— Ну он же должен нам всё объяснить, — шепчет друг.
За дверью тишина, и никто не спешит отворять купе.
— Может, его там нет? — спрашиваю, а Стёпка уже оглядывается.
— Посмотри какой пол и стены.
Здесь он прав. Пол ржавый, металлический, на стенах засохшие подтёки, а вместо обогревателя воды стоит непонятный котёл без крана.
— Жуткое зрелище и жуткий запах, — спешу заметить.
— Вывод один, — пожимает плечами Стёпка.
— Следующая шизофреническая реальность.
— Ага, — кивает друг. — И после этого ты думаешь, что следующий уровень будет проще?
— Теперь я ни в чём не уверен, — говорю. — Вопрос в том, куда мы в итоге приедем?
— Меня волнует не столько куда, а когда! Время почти восемь, лето, а за окном тьма. Как ты это объяснишь?
Теряюсь.
