Внутри – в душе – он был потрясен не меньше, чем все эти возмущенные люди. Потрясение обернулось первым за многие годы разговором с Пандемом.
– Они что, долго умирали? Просили тебя о помиловании?
«Нет. На них сошла лавина. Они почти ничего не успели».
– Почти?
«Парни вспомнили обо мне. Девочка вспомнила о матери».
Алекс сидел на неподвижной карусели посреди пустого – пять утра! – парка развлечений. Серебряные грави-гондолы на страховочных цепочках свисали, будто щупальца дохлого осьминога.
– Ты мог удержать лавину?
«Она должна была там сойти в тот момент согласно естественным законам».
– Ты мог удержать лавину?
«Мог».
– Тогда почему?..
«Я пообещал им, что не стану принимать участия в их судьбе ни при каких обстоятельствах».
– И не мог нарушить обещания?
«А кем считают тех, кто нарушает обещания?»
– Значит, ты вернул смерть…
«Я ее не отменял… То, о чем ты говоришь, – всего лишь право попасть под лавину. И только для тех, кто действительно этого хочет».
Алекс подумал о Шурке. Они давно не общались. Жили, как чужие люди.
– Значит, я был прав. Ты признал мою правоту. Ты – пусть косвенно – признал мою правоту, Пандем…
«Три трупа – зато ты прав».
Алекс ударил кулаком по серебряному борту. Гондола качнулась в воздухе.
«Да, Алекс. Человеческая личность, оказывается, реализует себя иногда непредсказуемыми путями… Теперь у них есть эта возможность – не просто карабкаться на гору, не просто кататься на волнах, не просто лететь за ветром… А радостно сознавать, что на этом пути они могут сдохнуть. А за ними, наркоманами риска, идет армия подражателей и поклонников – тех, которым риск сам по себе не нужен, но которым желательно позерствовать, производить впечатление, которым нужно выглядеть особенно, пусть даже в собственных глазах… Кстати, еще месяц назад твоя внучка ругала меня на чем свет стоит за то, что я не запрещаю охоту. Она не понимает, видите ли, что за мотив движет взрослым мужчиной, убивающим живое существо ради развлечения… Диапазон, Алекс. У Юльки нет органа, чтобы понимать это. Но я-то понимаю и тех, у кого такой орган есть…»
– Значит, ты вернул смерть.
«Я давно с тобой не спорю».
Тогда, пять лет назад, посреди пустого парка на неподвижной карусели, Алекс ощутил вдруг себя пустым и старым. Это было новое чувство – до того им владела попеременно то жажда действия, упругая, как проволочный чертик, а то вдруг тоска, гнущая к земле и выжирающая внутренности; обе были привычны, обе обладали, в общем-то, созидательной силой, и сменяли друг друга ритмично, как день и ночь. Новое – пустота – заставило Алекса поднять глаза к луне и в ужасе воззриться на белый диск, давно заселенный энтузиастами.
– Зачем мне жить, Пандем?
«Не мое собачье дело. Думай сам».
…После того разговора прошло пять лет; Алекс жил, как улитка в раковине, брезгливо отстранившись от окружающего мира. Ему не раз и не два предлагали снимать боевики: по всему миру не угасала мода на визео-катастрофы, визео-потрошилки, визео-костедробилки. Алекс отказывался; единственным человеком, с кем он хотел и мог общаться, оставалась Александра – вечно занятая, ироничная и прохладная, своя до кончиков ногтей, понимающая Алекса куда лучше Пандема – так, во всяком случае, ему казалось – но не лезущая в душу, не желающая менять ни Алекса, ни окружающую жизнь.
А жизнь опять менялась; сидя в своей скорлупе, он замечал это всегда с опозданием. Спохватился, когда оказалось, что так называемые беседки уже давно и естественно вписались в городской ландшафт. Что с Пандемом уже никто не говорит «потоком» – только «встречами» в беседках. Что дети на улицах стали куда свободнее в выражениях… и осторожнее в поступках… во всяком случае, трехлетние малыши уже не болтаются на веревочных лестницах в двадцати метрах над землей, но спокойно возятся в песочнице под присмотром нянек…
– От Шурки ушла жена, – сказала Александра в одно прекрасное утро.
Алекс спросил себя, что он чувствует по этому поводу, – и обнаружил, что ничего. Люди давно живут вполне автономно: вместе, порознь – какая разница. Нет ни экономической, ни психологической, ни социальной надобности для существования семьи: сошлись, разбежались…
– Хотела с тобой поговорить, – сказала Александра. – По поводу Юльки.
– А что с ней? – спросил Алекс по инерции.
– «Без Пандема», – сказала Александра с такой выразительной интонацией, что он понял сразу. Без дополнительных расспросов.
* * *
Кимово зерно проросло.
Это была победа. Это был праздник, искупающий длинные месяцы неудач. Первое живое зерно, сконструированное Кимом, было размером с его голову и весило сорок килограммов. Это, нынешнее, было размером с родинку на предплечье Арины…
Он отвлекся всего на секунду.
Объемный экран микроскопа воспроизводил каждое деление каждой клетки. Механизм, вложенный Кимом в мелкий кусочек материи, работал так, как хотел того Ким. Поощряемое специальным режимом внутри «колбы», развитие шло в сотни раз быстрее, чем это бывает в природе. То, что вырастало из зерна, не было ни растением, ни машиной – и одновременно было тем и другим. Ким знал, что если высадить зерно на поверхность планеты с заранее известными характеристиками и оставить там без присмотра – через время, сравнимое с человеческой жизнью, растение-машина, размножившись, создаст на планете атмосферу с заранее заданными, опять-таки, характеристиками…
Он вышел на балкон, спиралью обвивающий башню лаборатории. По перилам шел кот; Ким закурил, не чувствуя вкуса сигареты.
– Ким?
Сперва ему показалось, что его окликнули из-за спины. Только секундой спустя он понял, что это вызов по телефону.
– Кто?
Умная машина, вмонтированная в его челюсть, нарочно говорила голосом, резко отличающимся от Пандемового. Ким сам так захотел.
– Виталий Кимович Каманин.
– Да.
Пение птиц.
– Папа?
– Привет. Что-то случилось?
– Нет, все в порядке.
– Как мама?
– Мама? – короткая растерянная пауза. – Нормально. Я ей сейчас тоже позвоню…
– Что у тебя? Как дела?
– Отлично. Я прошел в экипаж.
Ким не сразу понял:
– Очень хорошо. Молодец. В какой экипаж?
– В первый экипаж. В состав Первой Космической. Это точно.
– Погоди, – Ким облокотился о перила; наклонные, они скользили, Кима тянуло вниз. – Погоди… Ты же не говорил мне, что собираешься в экипаж!
– Здрасьте. Я тебе говорил, по-моему, с раннего детства. Как и маме.
«Пан!!»
Тишина.
– Виталя, нам надо встретиться, – сказал Ким. – Сегодня. Ты можешь?
– Сегодня никак, что ты… Прости, никак…
