Почти над их головами проплыла гондола – не то прогулочный катер, не то грузовая баржа, в темноте не разобрать. Закрыла луну; по очертаниям вроде бы грузовик. Уплыла на север.
Платформа под ногами чуть заметно вздрогнула – раз, потом еще раз.
– Ты приехал, чтобы меня удержать? – спросил Виталька.
Ким сам не знал сейчас, зачем он приехал.
Он мог бы сказать: я твой отец. Я дал тебе жизнь, которой ты сейчас так жестоко распоряжаешься. Пандем не может давать человеку вторую жизнь.
Тогда Виталька, наверное, напомнил бы, сколько лет он к своей цели шел. Как не прошел первый отбор, как из кожи вон лез, лишь бы войти в форму ко второму отбору… как тренировался и учился годами. И добавил бы, что этот полет нужен прежде всего ему, а не Пандему и не человечеству.
Тогда Ким ударил бы ниже пояса и сказал, что ради своих фантазий Виталька навсегда бросает мать, отца и брата. А Виталька сказал бы, что за мать с отцом и тем более за Ромку он совершенно спокоен – они ведь остаются с Пандемом. А Ким сказал бы, что это ненормальное состояние для человека – быть совершенно спокойным за родителей…
Тогда Виталька, наверное, спросил бы: а на что, по-твоему, следует тратить жизнь? А на что уходит твоя? Разве ты не сидишь в лаборатории с утра до ночи? Разве ты не впадаешь в экстаз от каждой новой колючки у какого-нибудь механического кактуса? Когда, спросил бы Виталька, когда ты в последний раз видел маму? И почему ты думаешь, что распорядился своей жизнью правильно, а я – я выбрать для себя не способен?
И все эти вопросы повисли бы в воздухе; Ким ответил бы… Неважно, что бы он ответил. Потому что разговора все равно не будет – будет молчание под жутковатой луной, и каждый из них проживет весь этот диалог снова и снова – внутри себя, не разжимая губ…
– Хотел бы я когда-то разобраться в ваших отношениях с Пандемом, – пробормотал Виталька. – Одно время мне казалось, что ты – самый близкий ему человек на земле…
– А теперь что тебе кажется?
– Теперь? Ничего… Почему ты не попросишь у Пандема совета, как помочь маме? Почему ты не выслушаешь его… насчет экспедиции? Что, вообще, между вами происходит?
Ким молчал.
– Ты перестал ему верить? – снова спросил Виталька.
– При чем тут вера, когда речь заходит о Пандеме?
Сын пожал плечами. Ким узнал собственный привычный жест.
Мир вокруг маленькой церкви с синим куполом изменился за пятнадцать лет.
На месте бывшей стройки теперь покачивался сосновый лес, и каждое дерево – здоровое, сытое – казалось мачтой под зеленым парусом. Внизу, под лесом, была автоматическая фабрика, и крупная транспортная развязка, и узел коммуникаций; сверху летали дятлы, вились по стволам белки да паслось (в траве, а не в кронах) небольшое стадо диких коров.
Вдоль церковной ограды по-прежнему росли вишни. На месте одряхлевших и срубленных стояли теперь молоденькие, трогательно-беззащитные в сравнении со старыми, циничными, видавшими виды корявыми стволами. Был конец лета, и вишни стояли, высоко подняв легкие, свободные от ягод ветки.
– …Я говорил об этом буквально вчера с одним человеком, – неторопливо рассказывал отец Георгий. – «Великими страданиями надлежит вам войти в Царство божие»… Он с этим ко мне и пришел. Дело совсем не в том, что так написано в Библии. Дело в том, что эти строки отражают реалии духовного роста, «учебником» которого и является Библия… Он, мой вчерашний собеседник, говорил: я не знаю никого, выросшего вне страданий. Он говорил: я сам расту страданиями. На его взгляд, страдание есть неотъемлемый атрибут качественного скачка в развитии человека. С «плато» текущего уровня человек должен подняться на «пик» следующего. Именно страдания и возносят его на этот пик… Никакого богословия, сплошная диалектика…
Они шли по церковному садику – вдоль ограды. За пятнадцать лет отец Георгий мало изменился; перестал носить очки без диоптрий да чуть длиннее отпустил бороду. Вот, собственно, и все. «Неужели и я изменился так же мало? – думал Ким. – Кажется, полжизни прожил, кажется, поумнел… Или поглупел?»
– …Развитие – оно скачкообразное, не плавное. Простым накоплением опыта и его осмыслением не поднимешься над собой. Нужен катализатор, фермент, который даст необходимый рост качества над простым количественным накоплением. И страдание – и есть этот катализатор… Вот и получается, что нельзя освобождать человеков от страданий. Это регресс…
– Я работал в онкологической клинике, – сказал Ким. – Страдание отвратительно.
– Понимаю…
– Отвратительно. И способно вывести как вверх, так и… в пропасть…
Его собеседник вздохнул:
– Ким… У вас ведь не просят вашего сына в жертву.
– А я не жаловаться приехал… Отец Георгий, все, что до сих пор сделал Пандем, – благо для человечества… Вы не согласны?
Священник молчал.
– Мы привыкли к нему, но не поняли его, – снова сказал Ким. – Он порожден человечеством? Но групповой портрет того человечества, которое я знал, выглядит иначе…Что послужило толчком? Через какие фильтры проходила информация? Если Пандем – проекция человечества, то – на что?
– Мне кажется, – сказал отец Георгий, – что вы, Ким, начинаете сомневаться в благости Пандема, когда ваши собственные интересы становятся для вас важнее Пандемовых.
Сделалось тихо. Ким глядел на бежевого кролика, что-то искавшего в траве под оградой.
– Отец Георгий… Пандем обладает душой?
Священник молчал.
– Если он способен страдать, а мы теперь лишены страданий… Значит ли это, что он находится на пути духовного роста, а мы нет? Что он более человек, чем каждый из нас?
Кролик под оградой вдруг замер, прислушиваясь, прыгнул – и исчез. Качнулись высокие стебли.
– Ах, Ким, – отец Георгий покачал головой. – Говоря о мире без страданий, тот мой собеседник очень ошибался… Страданий нет? А чем вы, по-вашему, сейчас занимаетесь?
Автострада обрывалась здесь, будто отрезанная лазерным лучом. Дальше тянулась бетонированная дорога; Ким давно уже не видел бетонки, но эта была хороша, без трещин, без выбоин. На невидимой границе, справа от дороги, стоял старинный дорожный знак – круглый, навроде «Проезд запрещен». «Мобили оставляйте здесь», – было написано красным на белой жести.
На парковке стоял один только, в два раза меньше Кимового, трехместный «Путник». Ким взял из багажника сумку и двинулся по бетонке; ощущение было такое, будто он вернулся в детство. Справа и слева были поля, от которых он давно отвык, а под ногами дорожное покрытие, одновременно и надежное, и архаичное, и ужасно неудобное после ставших привычными биоковров. Сколько лет они живут вот так? Четыре, пять? Обустроились серьезно…
