Бонза покачал головой:
— Не нужно. За эту часть дохода вам не придется отчитываться перед налоговой.
Аомамэ кивнула.
— Полагаю, вы потратили на него много сил? — вкрадчиво спросил Бонза.
— Больше, чем на обычного человека, — согласилась Аомамэ.
— Это потому, что он — не обычный человек.
— Мне тоже так показалось.
— Его невозможно никем заменить, — продолжил Бонза. — Вот уже много лет он страдает от невыносимой боли. Потому что вбирает в себя наши боли и мучения. Все мы молимся за то, чтобы ему стало хоть немного легче.
— Я не знаю главной причины болезни, поэтому точно утверждать не могу, — сказала Аомамэ, осторожно подбирая слова. — Но думаю, сегодня ему действительно стало немного легче.
Бонза кивнул.
— Когда вы оттуда вышли, у вас был очень изможденный вид.
— Возможно, — сказала Аомамэ.
Пока они беседовали, Хвостатый, сидя истуканом в кресле у выхода, ощупывал взглядом номер. Голова не двигалась, но глаза так и зыркали по сторонам. А на лице ничего не менялось. Непонятно было даже, слышит ли он, о чем рядом с ним говорят. Одинокий, молчаливый — и предельно осторожный тип. Различит меж облаков вражеский истребитель, даже если тот пока не больше горчичного зернышка.
Аомамэ чуть помялась, но все же спросила:
— Возможно, это не мое дело, но… разве кофе и сэндвичи не противоречат вашим заповедям?
Бонза оглянулся на столик с кофейником и едой, и на его лице проступило слабое подобие улыбки.
— Настолько жестких заповедей у нас практически нет. Алкоголь с сигаретами, понятно, запрещены. Однако насчет еды все относительно свободно. Как правило, мы едим очень скромную пищу, но кофе и сэндвичи с ветчиной не возбраняются.
Аомамэ промолчала. С любыми фанатиками лучше держать свое мнение при себе.
— Людей у нас собирается много, — продолжил Бонза. — И общие заповеди, конечно, необходимы. Но если из каждой заповеди делать догму, пропадет ее изначальная цель. В конце концов, любые заповеди и доктрины создаются для удобства людей. Главное — не форма, а содержание. Наполнение, если угодно.
— И этим содержанием вас наполняет Лидер?
— Да. Он способен слышать Голос, который нам недоступен. Это очень особенный человек, — подчеркнул Бонза и посмотрел на Аомамэ. — Мы вам очень признательны за сегодня. Ливень как раз закончился.
— В жизни не слыхала такого жуткого грома, — сказала она.
— И не говорите, — согласился Бонза. Хотя было видно, что ему ливень с громом совершенно до лампочки.
Аомамэ отвесила прощальный поклон, взяла сумку и направилась к выходу.
— Постойте! — бросил Бонза ей в спину. Резко и агрессивно.
Она остановилась посреди комнаты, обернулась. Сердце заколотилось, как деревянное. Правая рука словно бы невзначай легла на бедро.
— Коврик, — сказал он. — Вы забыли свой коврик для йоги. Там, на полу в спальне.
Аомамэ улыбнулась:
— Ну не выдергивать же из-под спящего. Считайте, коврик ваш. Дешевый, сильно подержанный. Не пригодится — выбросьте в мусор.
Бонза на пару секунд задумался, но все же кивнул.
— Спасибо за работу, — только и сказал он.
Когда Аомамэ приблизилась к выходу, Хвостатый поднялся с кресла, открыл дверь и отвесил неглубокий поклон. С момента их встречи этот тип не произнес ни словечка. Аомамэ кивнула в ответ и, минуя Хвостатого, шагнула в коридор.
И в этот миг ее будто пронзило электрическим разрядом. Она поняла: рука Хвостатого вот-вот взметнется, чтобы схватить ее за правое запястье. Молниеносно — с такой скоростью обычно ловят мух на лету. Это его намерение Аомамэ различила настолько ясно, что тело невольно сжалось, руки и ноги покрылись гусиной кожей, а сердце пропустило один удар. Дыхание остановилось, в спину впились десятки ледяных пиявок. Сознание вдруг озарило вспышкой белого света: если этот громила схватит мою правую руку, я не дотянусь до оружия. И тогда мне конец. Шестое чувство у этого парня будь здоров. Уж он-то чувствует: я — не та, за кого себя выдаю. И там, в спальне, делала совсем не то, за чем приходила. Он не знает, что именно, но что-то неправильное. Внутренний голос велит ему: «Задержать! Завалить мордой на пол, прижать и вывихнуть плечо, чтоб не рыпалась!» Но к сожалению, это всего лишь внутренний голос. Никаких аргументов. А если потом окажется, что он ошибся, неприятностей будет не расхлебать. И Хвостатый сдался. Все равно решения здесь принимает Бонза… В последний момент верзила сдержался и расслабил плечи. Все стадии его спора с самим собой Аомамэ отследила за какие-то пару секунд.
Она вышла в застеленный коврами коридор и, не оглядываясь, зашагала к лифтам походкой человека, которому все на свете до фонаря. Можно было не сомневаться: Хвостатый пристально следил за ней, высунув голову из дверного проема. Аомамэ ощущала спиной его взгляд — острый, как нож для разделки тунца. И хотя ее так и подмывало оглянуться, чтобы это проверить, она заставила себя сдержаться. Лишь за углом коридора ей удалось хоть немного сбросить напряжение. Но расслабляться еще рано. Черт его знает, что может случиться дальше. Она подошла к дверям лифта, нажала на кнопку «вниз». И все время, пока лифт ехал (а на это ушла чуть не целая вечность), простояла, стискивая рукоять пистолета за спиной. Чтобы выстрелить сразу, едва Хвостатый выскочит из-за угла. Прежде чем ее успеют схватить, она должна без малейших колебаний уничтожить противника. Или же, не мешкая ни секунды, застрелиться сама. Решить, что правильнее, у нее не получалось. И наверное, не получится до последнего.
Но никто не гнался за ней. В гостиничном коридоре было тихо, как в склепе. Дзынь! — разъехались двери лифта, и Аомамэ вошла в кабину. Нажала на кнопку «фойе», дождалась, когда двери закроются. И, покусывая губы, стала следить, как меняются на табло номера этажей. Наконец лифт остановился. Она пересекла огромное фойе, вышла из отеля и села в такси, поджидавшее клиентов у самого выхода. Дождь совсем прекратился, но с машины еще капало так обильно, словно она проехала сквозь водопад.
— Станция Синдзюку, — сказала водителю Аомамэ.
Такси тронулось с места, и когда отель остался за спиной, она с шумом выдохнула. А потом закрыла глаза и выкинула все мысли из головы. По крайней мере в ближайшие полчаса не хотелось думать о чем бы то ни было.
Ее сильно мутило. Едкая горечь подступала со дна желудка к самому горлу. Нажав кнопку на двери, Аомамэ опустила оконное стекло до половины и набрала в легкие как можно больше сырой вечерней прохлады. Затем откинулась на спинку, несколько раз глубоко вздохнула. Во рту ощущался привкус какой-то дряни. Словно внутри у нее что-то разлагается.
