Мертвые отняли все, что у нас было: наши книги, наши фильмы, наши улицы. Нашу работу. Наши дома. Наш город. Нашу жизнь.
Я сама уже не могу отличить живого от мертвого.
Наши сыновья живут по ночам как вампиры. Как вампиры они жаждут крови.
Наши ученые научились менять одни мертвые деньги на другие и на этом зарабатывают еще и еще мертвых денег.
Наши учителя учат нас мертвым наукам, от которых живые сохнут и мертвеют.
Они учат нас мертвым наукам, чтобы сделать наш мир еще более мертвым.
Ты скажешь: мертвые дали нам свои изобретения?
Да, правда. Но в обмен они забрали у нас все, что было. В конце концов, раньше у нас были шаманы, чтобы узнавать секреты мертвых, — а теперь секретов не осталось, но не осталось и наших тайн.
Они захватили все.
Открытый Мир, девочка? Мир без Границы?
Ты не захочешь жить в этом мире, поверь мне.
Мама снова молчит, Гоша тоже молчит, и только Ника дрогнувшим голосом говорит:
— Извините, но это неправда. Это просто видение. Неудачный вариант. Все может быть по-другому.
Мама качает головой.
— Нет, девочка, — говорит она, — все должно быть так, как есть. Живые отдельно. Мертвые отдельно. Мы были дураками, когда хотели это изменить.
— Но вы же ничего не изменили, — почти кричит Ника, — вы только увидели что-то! Вы даже не знаете — что это было! Вы, вы… просто испугались!
Мама слабо улыбается.
— Не сердись на нее, — говорит Гоша, — она очень хорошая, честное слово. Я столько ей про тебя рассказывал, она так хотела с тобой познакомиться! Она мне так помогла вернуть тебя, не обращай внимания на ее слова, она просто расстроена.
Мама все еще улыбается, а потом тихо говорит:
— Она права. Я в самом деле испугалась, — и поднимает взгляд на Нику, — ты смелая девочка. Похожа на меня. В молодости я тоже мечтала изменить мир.
— Мы думали, мы изменим мир вместе! — говорит Гоша.
— Нет, сынок. Это только в книжках четверо друзей навсегда меняют мир. В жизни — не так, — и, помолчав, добавляет: — Сынок, я очень устала. Пойдем домой.
Гоша помогает маме подняться, придерживает ее, идет рядом. И только тут она наконец смотрит на него внимательно и спрашивает:
— Сынок, а что у тебя с рукой?
Разве расскажешь в двух словах! Сегодня был длинный день! Они с Никой обнимались на вершине деревянной башни, он прыгнул и сломал руку, а потом дважды чуть не стал мертвым. А потом Ника убила Орлока, а к нему вернулась мама — и он понял: хотя мама вернулась, все уже никогда не будет таким, как раньше.
Гоша так устал сегодня. Он чувствует себя живым — и очень взрослым.
Он повторяет про себя «только в книжках четверо друзей навсегда меняют мир», он хочет сказать маме: «Нет, мам, ты не права. Мы все равно изменили мир. Мир уже никогда не будет прежним. Ни для тебя, ни для меня, ни для кого из нас всех».
Но ничего не говорит, идет молча, взбирается на валуны, перепрыгивает через лужи. Это раньше он бы полез спорить. А теперь — нет.
Да, в самом деле: мир никогда уже не будет прежним.
Зиночку хоронят в закрытом гробу. Ни один гример не может восстановить лицо после выстрела в упор. Ника старается не вспоминать: серебряное дуло «Херошигу-2001», белый мертвый женский лоб, потом — вспышка и… нет, не хочет вспоминать.
Гроб утопает в цветах. Казалось бы — лето, никого в городе, но сколько народу пришло: те, с кем Зиночка вместе училась в школе, в педагогическом, те, кто знали ее совсем девочкой, те, у кого она училась, и те, кто учились у нее.
Они стоят вчетвером, как обычно. Ника, Гоша, Лева, Марина. Чуть в стороне. Нике хорошо видно гроб — как и положено, серебряный с голубым. Хорошо слышно траурные речи — сдержанные, скорбные, вежливые. Никто не упомянет, что Зиночка — дважды мертвая.
Выступает Рыба. Как всегда — с пафосом, с лозунгами. «Мертвые шпионы унесли от нас…»
Подходит Павел Васильевич. Идет с трудом, опирается на палку. Молча стоит у гроба и так же медленно уходит. Говорят, он больше не будет преподавать — здоровье не позволяет.
Выступают другие учителя, один за другим. Только ДэДэ нет. Говорят, он под следствием: считается, Зиночка погибла по его вине. Марина говорит: это несправедливо. Его ведь даже рядом не было, когда все случилось, что же он мог поделать? Надо пойти и рассказать, как все было, говорит Марина.
Впрочем, что рассказывать? Как четверо подростков хотели изменить мир?
Им никто не поверит.
Пускай все считают, что они просто заблудились, и на них напали упыри, убили Зиночку, и Федор, местный благородный охотник, выстрелил ей в голову серебряной пулей, а потом сам погиб, в последней схватке с ожившими мертвецами на берегу моря.
Конечно, легко выяснить, что никакого Федора никто в округе и не знает, но, может, обойдется? Может, не будут копать так глубоко?
«Лучше молчать о том, что случилось, — говорит себе Ника. — Не раскрывать карты до поры, до времени. Мы еще повоюем. Я еще вернусь на Белое море, я еще попробую обрушить стену, толкнув ее в одной бифуркационной точке.
Гошина мама меня не убедила, — думает Ника. — Она просто сломалась. А я — не сломаюсь. Я — сильная, я ничего не боюсь».
Она слушает Рыбу, слушает других учителей, думает: «Эти люди построили стены, воздвигли Границу, придумали законы. Они пытаются запереть меня внутри этих стен, оградить меня Границей, заставить выполнять законы. Но это — не мои стены, не моя Граница, не мои законы.
Если я смогу разрушить стены — я их разрушу. Если я сумею перейти Границу — я ее перейду. А законы я просто не признаю, вот и все.
Гошина мама меня многому научила, — думает Ника. — Она доказала, что можно жить так, как ты хочешь, как считаешь нужным. Можно изучать этнографию — и научиться пересекать Границу. Можно уйти — и вернуться.
А еще — и пусть Гошина мама сама не верит в это — можно изменить мир. В конце концов он не так уж хорош, если вдуматься».
Старая женщина подходит к гробу. Она плачет, цепляется за обитые голубым бархатом углы, причитает: деточка моя, доченька.
Это — Зиночкина мать.
«Зиночка не хотела больше быть живой, — думает Ника. — Вот и Аннабель говорила: самоубийство — главное, что может сделать человек».
Какая все-таки глупость!
«Деточка моя, маленькая моя, зачем ты ушла от нас, на кого ты нас оставила, как же мы будем без тебя, что же мы делать-то будем?»
Ника слушает, как плачет Зиночкина мать, и повторяет про себя: самоубийство — самая большая глупость, которую может сделать человек.
Почему-то она вспоминает, как однажды, летней ночью на Белом море, сидела, обнявшись, с Зиночкой и вдруг увидела настоящий мир без границ — единый мир, связывающий всех ушедших и всех живых, мир, в котором жизнь бесконечной лентой вьется через смерти и рождения, мир, где смерть — только запятая в нескончаемой цепи причин и следствий. «Зиночка сейчас там, — думает Ника, — в самой глубине этого мира, ничего не помнит, ничего не знает, с новым именем, с новой судьбой. Как жаль, — думает Ника, — что никому я не могу рассказать об этом, разве что — Гоше. Как жаль, никто не поверит, никто не узнает — вот Зиночкина мать плачет, причитает: как мы будем без тебя, деточка моя, девочка моя маленькая!
