— Я здесь нахожусь гораздо дольше, чем вы думаете.
— Я знаю, — сказал Ритц. — Я иногда видел, как ты по утрам уходил, а по вечерам возвращался.
Это меня нисколько не удивило. Если кто и мог меня заметить в эти дни, так это Ритц.
— Но ты сам не можешь понять, хочешь ли ты здесь остаться.
Опять констатация факта, а не вопрос.
— Не могу.
— А теперь еще и Элинор уехала.
— Элинор я потерял уже давно, — сказал я. — Я просто не знал об этом. Но ты знал наверняка.
Он кивнул.
— Как и все, почти все, — ответил он. — Это старая история, Ульрих, и она…
— …и она встречается как в литературе, так и в жизни, — закончил я. — Мне уже один человек сегодня это сказал. Вы наверняка за моей спиной все надо мной смеялись.
Ритц покачал головой.
— Никто не смеялся. Все надеялись, что ты обо всем узнаешь сам. Ты ведь должен был хоть что-то замечать.
— Безусловно.
— Наверное, стоило спросить у нее. Хотя нет, Парцифаль вопросов не задает.
— Нет, — сказал я, — наверное, я просто клинический идиот. Наплевать, она ведь все равно уехала, и я не думаю, что Фродо найдет ее.
— Если Фродо ее найдет, — откликнулся Ритц, — то ее с тем же успехом найдет корейская мафия. Или русская. Ничего хорошего я в этом не вижу.
Я был того же мнения, несмотря на ярость, которую испытывал по отношению к Элинор.
— Раньше мне все здесь казалось гораздо лучше, — сказал я. — Но ты ведь нам еще в январе объяснил, что это пройдет. Я мог бы и сам догадаться. А какие еще новости?
— Последний просвет скоро исчезнет, — ответил Ритц. — Супермаркет будут строить. Через две недели должны начать. Торстен Тедель переехал в Целендорф, чтобы быть как можно ближе и к сыну, и к возлюбленной. Фрау Велькамп считает, что закончит свою книгу через полгода. Хочет через пару недель устроить чтение фрагментов. Тобиас Динкгрефе собирается закрывать ресторан. Он говорит, цитирую, что к нему стало приходить слишком много засранцев.
— Да, море новостей, особенно если учесть, что я практически и не уезжал.
— Это еще не все. Хельме ушел, он ведь всегда об этом говорил.
— Куда?
— Никто толком не знает. Он сказал, что возвращается к своим корням. Корни у него недалеко, он ведь родом из Райникендорфа. Да еще кое-кто из анархистов хочет блокировать пустырь, чтобы там ничего не строили.
— Ага. Ну и что вы тогда будете делать? Полицию позовете? Прогонять их будете?
— Мы ничего делать не будем, Ульрих. Кто это — «мы»? Вопрос в том, что будет делать «PRO-VITA». Но тех, кто против строительства, их не много. Большинство анархистов хотят уйти.
— А куда они уйдут? Тоже к своим корням?
— Они этого пока точно не знают. Куда-нибудь на природу, я думаю. Назад, в 1970-е годы.
— Не понял, куда?
— Ладно, неважно. Расскажи мне лучше о своей поездке.
Я рассказал о днях, проведенных в Аахене, о том, что мою квартиру сдали врачу-радиологу, об ужине в Льеже и о предложении организовать филиал фирмы в Париже. Рассказал о том, как побывал на кладбище Монпарнас, об исчезнувшей могиле моего предполагаемого отца и о прогулке на улице д’Ульм. И под конец поведал, какую сильную любовь испытывал к людям, когда смотрел на них из окна вагона. Что он думает по этому поводу?
Ритц ничего не думал. Он неподвижно сидел на своем стуле. Я негромко позвал его, он не ответил, тогда я встал и подошел к нему ближе, чтобы разбудить. Я схватил его за плечо, легонько потряс и прошептал на ухо:
— Пауль, ты слышишь меня?
Но Ритц крепко спал и больше уже не проснулся.
Погребение состоялось 6 июля в одиннадцать часов утра. Мы намеренно выбрали субботу, и все пришли, почти как на его доклад полгода тому назад. Был теплый летний день, синее небо и легкий ветерок. Солнце прогревало кости, но не жгло.
Прежде всего я позвонил в «Алису». Я понятия не имел, что надо делать, когда кто-то внезапно умирает у тебя на глазах. Джон Теннант прибежал через пять минут. Потом мы позвали доктора Байера, который принимал посетителей здесь неподалеку и считался домашним врачом всех обитателей территории. После покушения на Теделя это был уже второй раз за краткий период времени, когда я становился свидетелем несчастного случая. Впрочем, Ритц заранее предупредил меня о своей смерти, еще до отъезда, как я теперь припомнил.
Доктор Байер официально установил, что отказало сердце. Так называемая естественная смерть. Позже я вспомнил, что Ритц с самого начала выглядел очень усталым и лишь в последний момент открыл глаза, когда я уже был у самой беседки. Я не исключал, что он принял какое-то лекарство, и сказал об этом Джону. И о разговоре перед моей поездкой в Аахен тоже рассказал.
— Что бы это изменило? — спросил Джон. — У него был свободный выбор. И никакого преступления здесь быть не могло.
Нет, не было тут никакого преступления, поэтому не было и никаких дальнейших расследований. Теперь прекрасным летним днем мы все стояли вокруг могилы, в которую уже опустили урну. Не так давно Ритц выбрал и оформил себе место для могилы в том самом английском садике, где он и умер. Это тоже дало почву для домыслов, которые, правда, никто вслух не формулировал. К тому же он не производил впечатление больного человека.
Он и завещание написал месяц назад. Он оставлял свое весьма значительное состояние одному фонду, на базе которого должен был возникнуть своего рода частный университет или, скорее, академия. Люди не должны были получать по его окончании какой бы то ни было диплом, они должны были учиться там исключительно ради знаний как таковых. Каждый год в течение двух семестров должен был преподаваться только один предмет. Это ограничение связано было с тем, что в качестве помещения для будущего университета Ритц предназначил свой собственный дом, скромную двухэтажную виллу, которую выстроила для него архитектурная фирма «План Б». Пристройки и реконструкции всякого рода категорически не допускались. Заведующий кафедрой по текущему предмету в конце года определял, какую дисциплину будут изучать студенты на будущий год, и называл своего преемника. Профессура не была привязана к формальным квалификационным показателям, как особо отмечалось в уставе фонда. Первым заведующим кафедрой Ритц объявлял Тобиаса Динкгрефе, он, как выяснилось, вместе с Уттой Бельками и нотариусом относился к той группе из трех человек, которая знала об этом фонде. Библиотека территории должна была перерасти в академическую библиотеку, и таким образом Зандер возвращался, можно считать, туда, где он начинал свою деятельность.
Меньшая часть состояния Ритца предназначалась для поддержания и ухода за созданными им садами. Его могила находилась под ясенем тридцатиметровой высоты. Тобиас Динкгрефе произнес краткую речь, в которой постарался обойтись без сентиментальности. Несмотря на это, многие плакали, например молодежь из «Метрополией», что меня очень удивило. Элинор тоже плакала бы, будь она здесь, подумал я с яростью, но от этого она не стала бы лучше. Потом каждый бросил горсть земли в могилу, и двое анархистов, которых Ритц до последнего момента приглашал для садовых работ, покрыли ее землей. Мы оставались стоять, пока они не закончили. Рядом уже лежала наготове могильная плита, плоский светлый камень с надписью: «Пауль Ритц 1943–2030». В листве деревьев гомонили птицы.
