Я для него, а он для меня, так было с самого начала.
Он смотрит на меня. Я жду, держась за его руки, пока он думает над ответом.
Тобиас хмурится.
— Скажи это еще раз.
— Тобиас, — говорю я. — Я люблю тебя.
Его кожа скользкая от воды, он пахнет потом, моя рубашка липнет к его рукам, когда Тобиас обнимает меня. Он прижимает свое лицо к моей шее и целует прямо над ключицей, целует в щеку, целует губы.
— Я тоже люблю тебя, — признается он.
Перевод: Маренич Екатерина, Алёна Вайнер, Алиса Ермакова, Екатерина Забродина, Вероника Романова, Инна Константинова, Дольская Алина
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Он лежал со мной все время, пока я спала. Я ждала кошмаров, но, видимо, так устала, что в голове осталась лишь пустота. Когда я открываю глаза, его рядом нет, а на кровати лежит стопка одежды.
Встаю с кровати и иду в ванную. Такое ощущение, будто с меня содрали кожу, воздух жалит меня — не очень больно, но быстро надоедает. Я не включаю свет в ванной, потому что знаю — он будет бледным, но ярким. Как и свет в зданиях Эрудитов. Принимаю душ в темноте, едва отличая мыло от геля для душа, и убеждаю себя, что это путь к обновлению, что это придаст мне сил, что вода вылечит меня.
Прежде чем выйти из ванной, я щиплю себя за щеку, стараясь вызвать румянец. Это глупо, но я не хочу выглядеть слабой и истощенной перед остальными.
Когда возвращаюсь в комнату Тобиаса, то вижу следующую картину: Юрай развалился поперек кровати лицом вниз, Кристина держит голубую статуэтку над столом Тобиаса, рассматривая ее, а Линн устроилась выше Юрая с подушкой в руках и со злой усмешкой на губах.
Линн ударяет Юрая сзади по голове, Кристина говорит:
— Эй, Трис!
А Юрай кричит:
— Ой! Как тебе удалось заставить подушку причинить мне боль, Линн?
— Моя исключительная сила, — отвечает она. — Тебя отшлепали, Трис? Одна из твоих щек ярко-красная.
Я, должно быть, не сжала другую достаточно сильно.
— Нет, это просто … мой утренний жар.
Я пробую шутку на вкус, верчу ее на языке, словно говорю на неродном мне языке. Кристина смеется, наверное, немного сильнее, чем заслуживает мой комментарий… но я ценю усилие. Юрай прыжками перемещается ближе к краю кровати.
— Быстро подвожу итог, — говорит он, жестом указывая на меня. — Ты чуть не умерла, садист с милыми анютиными глазками спас тебя, а теперь мы все ведем серьезную войну вместе с нашими союзниками — Афракционерами.
— Милые анютины глазки? — переспрашивает Кристина.
— Сленг Бесстрашных, — ухмыляется Линн. — Задуманный, как серьезное оскорбление, только никто его больше не использует.
— Потому что это очень обидно, — подтверждает Юрай, кивая.
— Нет. Потому что это звучит настолько по-идиотски, что не один Бесстрашный в здравом разуме не будет использовать это слово. Подумай сам… Милые анютины глазки? Тебе что, двенадцать?
— С половиной, — поправляет он.
Я чувствую, что их шутки мне на пользу, поэтому мне нечего сказать, я могу только смеяться. И я смеюсь, достаточно, чтобы растопить лед, образовавшийся у меня в желудке.
— Там внизу еда, — сообщает Кристина. — Тобиас приготовил отвратительный омлет.
— Эй, — говорю я. — Я люблю омлет.
— Должно быть, завтрак для Стиффа, — она хватает меня за руку. — Пошли.
Вместе мы спускаемся вниз по лестнице, наши шаги гремят так, как никогда не допускалось в доме моих родителей. Мой отец ругал меня за то, что я бегала по лестнице. «Не привлекай к себе внимание, — говорил он. — Это не вежливо по отношению к окружающим».
Из гостиной доносятся голоса, целый хор голосов, случайные взрывы смеха и слабая мелодия, наигранная на каком-то струнном инструменте, вроде банджо или гитары. Это не то, что ожидаешь увидеть в доме Отреченных, где всегда тихо, независимо от того, сколько людей собралось внутри. Голоса и смех, и музыка вдохнули жизнь в угрюмые стены. Я чувствую себя лучше.
Стою в дверях гостиной. Пять человек играют в карточные игры, сидя на диване, рассчитанном на троих, я отдаю себе отчет в том, что нахожусь в штаб-квартире Искренности. Мужчина разместился в кресле, на его коленях сидит женщина, еще кто-то пытается усесться на ручку кресла. Тобиас сидит на полу, спиной опираясь на кофейный столик. Все в его позе говорит о спокойствие — одна нога согнута, другая выпрямлена, руки придерживают колено, голова набок, чтобы было удобнее слушать. Я никогда не видела, чтобы он выглядел так непринужденно без оружия. Не думала, что это вообще возможно.
У меня в желудке возникает то же самое чувство, что и всегда, когда вру или мне лгут, но сейчас я не знаю, кто солгал мне или о чем именно солгали. Меня не так учили воспринимать Афракционеров. Меня учили, что оказаться на их месте — хуже, чем смерть.
До того, как меня заметили, прошло несколько секунд. Разговор стихает. Я вытираю ладони о край рубашки. Слишком много глаз, слишком тихо.
Эвелин прочищает горло.
— Внимание всем, это Трис Приор. Я надеюсь, вы о ней наслышаны.
— А еще Кристина, Юрай и Линн, — добавляет Тобиас. Я благодарна ему за попытку отвлечь всеобщее внимание от меня, но это не срабатывает.
Несколько секунд стою, прилипшая к дверному проему, а затем один из мужчин Афракционеров — самый старший, вся его морщинистая кожа покрыта татуировками — говорит.
— Разве ты не мертва?
Кто-то смеется, я тоже пытаюсь улыбнуться, но выходит неубедительно.
— Должна была, — соглашаюсь я.
— Мы не любим отдавать Джанин Метьюс то, чего она хочет, — замечает Тобиас. Он встает и дает мне банку с горохом, но в ней нет гороха, она наполнена омлетом. Алюминий согревает мои пальцы.
Он садится, я сажусь возле него и зачерпываю омлет. Я не голодна, но знаю, что должна поесть, так что послушно жую и глотаю. Я знакома с тем, как Афракционнеры едят, поэтому передаю банку с яйцами Кристине и забираю банку с персиками у Тобиаса.
— Почему все временно поселились в доме Маркуса? — спрашиваю я его.
— Эвелина выгнала его. Сказала, что это и ее дом тоже, у него была возможность использовать его в течение многих лет, а теперь ее очередь, — усмехается Тобиас. — Это повлекло за собой некоторые разрушения в районе лужайки перед домом, но в итоге выиграла Эвелина.
Я смотрю на мать Тобиаса. Она стоит в дальнем углу комнаты, разговаривая с Питером, и ест яйца из другой банки. Мой желудок сводит. Тобиас говорит о ней почти благоговейно. Но я все еще помню, что она сказала о моей быстротечности в жизни Тобиаса.
