– Послушайте, послушайте, – продолжает домино. – Какая голова лучше всего подходит для супа?
У Мони холодеет внутри, он чувствует, что вопрос – не из невинных, что от его ответа сейчас зависит очень многое. В какой-то момент ему кажется, что он нашёл правильное решение.
– Г-голова от м-манекена? – спрашивает он дрожащим голосом.
Домино резко отстраняется, некоторое время смотрит на Моню чёрными прорезями – и Моня вдруг осознаёт, что в этих прорезях нет глаз, что за золотой маской нет лица, что под красным плащом нет человека, что это – чудовище, и это чудовище столь ужасно, что человек упадёт замертво от одного его вида. Домино задумчиво говорит:
– А может быть, лучше – голова от капусты? – и заходится жутким, как в трубу, хохотом.
Моня просыпается, вскакивает, сжав зубы, шарит под кроватью, нащупывает ночную вазу, вытаскивает, срывает с неё крышку и вопит от ужаса, встретившись взглядом с вытаращенными глазами отрезанной головы.
Когда Моня проснулся по-настоящему, было уже поздно.
Сияла полная луна; неподвижно стояли разлапистые кладбищенские деревья. Под одним из них, прислонившись спиной к стволу, сидел некто, залитый кровью.
– Ба, да это новенький! – воскликнул Шорох. Неслышно, точно тени, рядом с ним возникли Молчун и Сумрак.
– Привет, новенький! Ну и помяло же тебя, новенький! Самосвалом, наверное? Или обработали так? – все трое приблизились и сели на корточки напротив.
– С балкона упал, – отвечал окровавленный.
– Ну и ну, приятель! А как тебя зовут, приятель?
– Хреново, – сказал новенький.
– Знаем, что несладко! Но ты не тужи, приятель! Это там было хреново, здесь будет всё по-другому! Фамилию-то нам свою скажи?
– Хреново, – повторил новенький.
Товарищ Ухов колесил по городу в поисках Элиты. На работу она не пришла, не оказалось её и дома. Конечно, она могла просто куда-то уехать из города – но дай-то Бог. Потому что если она не уехала, оснований для беспокойства было более чем достаточно. Особенно беспокоила товарища Ухова листовка, которую он сегодня утром обнаружил в почтовом ящике. Ухов достал листовку и ещё раз перечитал её.
...
ЧТО НАДО ЗНАТЬ О МАНЕКЕНЩИНЕ?
(памятка гражданину)
Наивно полагать, что манекены отказались от выполнения своих обязанностей из каких-либо эстетических побуждений. Манекены не могут соображать, им неведомы побуждения. Перед ними налицо факт злостного саботажа и вредительства, факт попытки подрыва отечественной торговли и опосредствованно – экономики. Мы не можем не видеть направляющей руки нашего идеологического врага.
Но эти грязные резиновые, пластмассовые и тряпичные куклы, вся эта мразь, набитая опилками, не ограничилась саботажем. Они зверски убили товарища Ловергейна, и тем самым перешли к открытому террору. Более того, они похитили голову товарища Ловергийна, совершив таким образом надругательство над нашими традициями и бросив вызов всему прогрессивному человечеству.
Поэтому напоминаем:
Манекены не являются гражданами нашей страны, и, следовательно, не вправе рассчитывать на защиту её закона.
И призываем:
Выявляйте и уничтожайте манекенов!
Если по каким-либо причинам вы не можете принять участия в непосредственном уничтожении, передавайте выявленных вами манекенов в руки стихийно организованных боевых групп. Попытки укрывательства манекенов, равно как и недоноса, будут рассматриваться как акты содействия идеологическому и классовому врагу и соответственно санкционироваться.
Ни над текстом, ни под ним не было ничего, что могло указать автора листовки – однако отпечатана она была в типографии "Дельта". А это могло значить только одно – объявление войны на самом высоком уровне.
Товарищ Ухов затормозил на светофоре, рассеянно скользнул взглядом по афишной тумбе, стоявшей у обочины: "ОБЪЯВЛЯЕТ НАБОР…" "ПРИГЛАШАЕТ НА КУРСЫ…" "ЖЕНЩИНА ФРАНЦУЗСКОГО ЛЕЙТЕНАНТА…" "ДВИЖЕНИЕ МАНЕКЕНОВ…". Что?! "МИТИНГ СОЛИДАРНОСТИ МАНЕКЕНОВ… ЛУННОЕ ПОЛЕ…"
Ухов круто выругался и резко вывернул руль. Объявление о митинге тоже было отпечатано в типографии "Дельта".
– Они ненавидят нас за то, что мы не знаем страха. Они могут простить нам всё; они готовы простить даже то, чего нельзя прощать. Но бесстрашия они не простят никогда. Потому что их жизнь, их гнилые общественные устои зиждутся только на страхе. Собственно, они и не живут – они боятся. Они боятся всего – Бога и чёрта, властей и подчинённых, преступников и милиции, друзей и врагов, зла и добра, прошлого и будущего, дальних и ближних, себя самих. У них всегда полные штаны смелости, и это они называют жизнью… – оратор умолк, наблюдая, как мужчина представительной наружности вытаскивает из толпы кусающуюся и царапающуюся девушку, затем продолжил: – Они создали нас, чтобы…
Только в машине, отъехав километра полтора, Ухов перевёл дыхание. Элита сидела, забившись в угол, и всхлипывала.
– Успокойся. Ты даже не представляешь, откуда я тебя вытащил.
– Могу я хоть иногда поступать, как хочу?! – гневно воскликнула Элита.
– В любое время. Но сегодня ты едва не угодила в западню.
– Всё вы врёте. Боитесь нас, оттого и врёте, – мстительным тоном произнесла девушка.
– Ты думаешь? Что ж – давай проверим, – пожал плечами Ухов и на ближайшем перекрёстке развернул машину.
Они проехали мимо Лунного поля, не снижая скорости. Там уже всё кончалось – солдаты запихивали в крытые грузовики последних митинговавших, а оратор, невозмутимо посасывая сигарету, беседовал с невысоким грушеобразным бородачом.
Ухов протянул Элите листовку. Девушка прочла, затем вопросительно взглянула на шефа. Шеф уныло молчал. Лицо Элиты стало растерянным, затем побледнело.
– Самуил Манойлович, – робко сказала она. – Если вас интересует моё мнение, то я предпочла бы, чтобы вы сами меня у… уничтожили, а не сдавали.
Лицо товарища Ухова стало ещё мрачнее, однако он не проронил ни слова.
– Самуил Манойлович, товарищ Ухов, я… – Элита чуть не плакала. – Я даже в магазин вернусь, только не отдавайте меня этим людям.
– Магазин – это не выход, – с мрачной задумчивостью в голосе сказал товарищ Ухов. Затем свернул в неширокую, обсаженную старыми липами, аллею. В конце аллеи, у здания с гербовой доской, затормозил. Вынул сигарету, закурил. Когда обожгло губы, выплюнул сигарету в закрытое окно. Глухо спросил, показав глазами:
– Ты не возражаешь?
На гербовой доске была надпись золотыми литерами:
...
"ЗАПИСЬ АКТОВ ГРАЖДАНСКОГО СОСТОЯНИЯ".
Читателю может показаться маловероятным, что госучреждение просто так, ни с бухты-барахты пошло на подписание такого важного документа, как брачный контракт. Но товарищ Ухов был лицом достаточно известным, чтобы такое оказалось возможным. У молодожёнов даже не спросили паспорта невесты – который, кстати, она имела при себе. Правда, это был технический паспорт.
