День за днем шел он через мертвые селенья и среди заброшенных, неубранных полей. Здесь было некому его узнавать и ловить, а те несчастные, которых пощадила чума, бродили с безумными глазами и хоронили, хоронили своих близких. К исходу седьмого дня изгнанник остановился в придорожной таверне, пустой, как и большинство домов, мимо которых он шел. Погреб таверны был забит, бочки с пивом — полны и, разведя огонь в очаге, Джироламо жарил на вертеле кусок окорока, когда услышал голос.
— Если ты человек и христианин, отзовись! — звали со второго этажа.
В суме Джироламо, изрядно разбухшей за последние дни, был и огарок свечи. В его неверном свете Джироламо сразу понял, чем болен рыцарь, лежащий на широкой кровати. Это была, наверно, последняя жертва чумы, а жить лежащему оставалось не дольше, чем до утра. Человека можно отлучить от церкви, но не от, бога, если бог у него в душе. Фра Джироламо исполнил свой долг христианина, просидев у одра Вернера фон Штайна, последнего представителя небогатого рода, до рассвета. В юности фон Штайн отправился искать подвигов во славу Господа, а вернувшись спустя пятнадцать лет, застал только обгорелые остатки родового замка, надгробные камни на могилах матери, отца и братьев, да разоренные, погубленные чумой селенья. Фра Джироллмо напутствовал умирающего брата во Христе, а утром из ворот таверны выехал новый Вернер фон Штайн и уверенно направил коня все так же на восток, как и собирался поступить умерший. Вот только почивший фон Штайн не стал бы служить молебны по всем, унесенным чумой, а новый останавливался у раскрытых дверей деревенских церквей. Пылью и мерзостью запустения пахло в них. Вернер фон Штайн тщательно собирал и закапывал во дворе останки несчастных, искавших спасения у алтаря, и долго молил Господа помиловать души унесенных чумой и его, погубившего себя обращением к дьяволу. И когда в одной из церквушек через рассевшуюся крышу влетел белый голубь и сел на резной столб алтаря, Вернер фон Штайн понял, что он прощен.
Кто бы теперь дерзнул узнать в суровом рыцаре-крестоносце проклятого и изгнанного? И как бы такой человек очутился в самом сердце бушующей языческой Пруссии, в гранитной твердыне Крейсцензее? Долог и труден путь из солнечного италийского края, через обнаглевшую державу короля Владислава, мнящего себя христианином.
«Конечно, не дело замкового эконома водить в бой рыцарские отряды, даже если он и остался в замке старшим, — думал Вернер фон Штайн, — но сегодня это мой долг».
В сущности, шайка кривого Хорста очень кстати снова объявилась в окрестностях замка. Вернеру фон Штайну надоело выслушивать ядовитые намеки этого недоноска Гугенброка на похвальную осторожность брата эконома. Будто это вина его, фон Штайна, что он не участвовал в столь несчастливой для ордена битве при Танненберге. Если Господь в своей неизмеримой справедливости и покарал орден за забвение истинно христианских добродетелей, то его лично, Вернера фон Штайна, — помиловал. Ни одна щепочка не была отколота от замковых ворот, ни один камешек не выпал из стены. И когда остатки замкового отряда с боями прорвались из трижды проклятой Польши, замок встретил их теплом, уютом и полными погребами. Этот Гугенброк просто не знает, что такое голод и холод!
Однако после возвращения отряда легче не стало. Все язычество подняло голову. Бешеный бык Витовт своим ревом разбудил уже покорно согнувшее голову местное быдло. Втуне пропадали заслуги братьев, освещавших Пруссию светом истинной веры. Даже отсюда, со знаменной башни, было видно зарево бесовского шабаша — греховного богослужения у священного для язычников дуба. Но не в поселянах, вооруженных дубинками, крылась главная опасность. Там, куда ступила нога крестоносного рыцаря, там, где воин Христа воздвиг во славу его крепость и собор, там они останутся на века! Восставшие крестьяне платили 15–20 жизнями за жизнь одного рыцаря, а их вдовы рожали детей от замковых кнехтов… Божьи жернова мелют медленно, но верно.
Гораздо больше вреда приносили неимоверно расплодившиеся шайки бежавших из замков или ушедших из разоренных крепостей кнехтов и примкнувший к ним сброд со всего христианского мира. Они были вооружены и опытны в боях, они не боялись ни бога, ни черта, и самый опасный, большой и дисциплинированный отряд возглавлял Кривой Хорст.
Это он, Кривой Хорст, обнаглел до того, что осадил и чуть было не взял штурмом комтурский замок Бальгу, Правда, сам комтур и большая часть гарнизона ушли под Гумбннен, где снова прорвались литвины. И это Кривой Хорст разграбил огромный караван, направленный Любекским ратом в Кенигсберг. А в последнее время его отряд терроризировал земли вблизи Крейсцензее и орденские братья всерьез начали ощущать недостаток припасов. Комтур замка брат Ганс фон Пфальц не раз выводил гарнизон на поимку опасного бандита. Но наущаемый не иначе как самим сатаной Кривой Хорст ускользал буквально из-под носа. И вот, хвала Господу, комтур и некоторые братья отбыли на совещание в орденскую столицу Мариенбург.
Брат-эконом улыбнулся. Именно тогда, когда в его душе прозвучало «Хвала Господу», солнце прорвалось сквозь туман и вспыхнуло на позолоченном древке замкового знамени — красный волк на белом поле под черным крестом. Добрый знак, братья, добрый знак!
Так вот, о: «Хвала господу»… Если уж сам комтур замка, поседевший в боях и на турнирах фон Пфальц был однажды разбит и многажды обманут Кривым Хорстом, то брату ли эконому вызывать его на бой? Однако Господь, слава ему во веки веков, всегда оказывается благосклонен к фра… тьфу ты, к фон Штайну. Кривой Хорст, конечно же, узнал об отъезде комтура и, обнаглев, подошел к самому замку. Воистину, кого бог хочет наказать, того лишает разума. И еще — обманывающий будет обманут, ниспровергающий — ниспровергнут, аминь! Даже среди диких пруссов находились люди, которых действительно осенила благодать. Она поняли, что Христово воинство пришло сюда не надолго, а навсегда. В отличие от твердого в вере, но слишком уж прямого комтура, брат-эконом поддерживал и подкармливал таких людей. И когда один из них ночью прискакал к воротам замка, полуголый, на неоседланной лошади, его безо всяких вопросов провели к эконому. И Вернер фон Штайн с радостью и искренней благодарностью небесам узнал, что отряд Кривого Хорста захватил одно из поселений пруссов буквально под носом у замка. Пруссы же, готовясь к своему языческому празднику, заготовили немалые запасы браги и медов. Именно в этой деревне (и ты терпишь, Господи?) должны были собраться на нечистое торжество жители многих окрестных поселений. Но дьявола тешить им уже не придется. Вместо них дьявола в эту ночь тешил Кривой Хорст, причем делал он это (слава, слава, слава!) в ущелье Семи Повешенных.
