— Видишь? — сказал Тронхэйм, обращаясь к Скрибнеру. — Автомат их не заметил, они затаились в тот момент…
— Вижу, — ворчливо ответил Скрибнер, — грамотный, разобрался. Ты лучше скажи, что им от меня нужно было?
Тронхэйм благоразумно промолчал, и все трое продолжали смотреть на экран.
Ростки тем временем превратились уже в длинных белых змей, увешанных многочисленными отводками, и продолжали заглатывать протоплазму. Затем на отростках появились почки, лопнули, и меньше чем за полчаса на их месте выросли небольшие клубеньки.
— Шустрые твари, — сказал Сергиенко.
— Кормежка хорошая, — уточнил Скрибнер. — Небось, в песке не разрастешься, а тут — ешь от пуза.
Словно в ответ на замечание Скрибнера в автоклав посыпался песок, постепенно вытесняя коллодий, — Ланской начал следующую стадию эксперимента. Очутившись в песке, растения стали замедлять движение, и в конце концов замерли, свернувшись клубками на дне автоклава. Когда исчезли всякие признаки жизни, манипулятор подвесил над поверхностью песка небольшой контейнер с питательной Массой. Не прошло и минуты, как белые клубки шевельнулись — начали медленно пробираться сквозь песок наверх. Манипулятор убрал контейнер, но белые жирные сороконожки тем не менее доползли до поверхности и там замерли снова, затаились, — и на песке, отмечая место их пребывания, вспухло несколько едва заметных бугорков. Скрибнер только покряхтывал, глядя на эти бугорки, и почесывал одну ногу другой — очень живо вспоминал свои ощущения… Вновь появился контейнер с протоплазмой, и… В долю мгновения взвились белые отростки над поверхностью песка, выстрелили спорами в контейнер, — и белые чудища не спеша двинулись вглубь, вниз, по дороге теряя клубни, усыхая, сворачиваясь…
— Охотнички, — зло сказал Сергиенко. — Не удивительно, что сургоры от них в океан удрали. Тайфун — что? Мелочь. Его все-таки издали видно и слышно.
Контейнер, изготовленный из усиленной прочности металлизированной пластики, оказался начиненным спорами, — и эти споры, выделив парализующие вещества, замерли в протоплазме, — готовились к вегетационному периоду.
— Выходит, они вроде тех грибов, что сквозь бетон пробиваются, — сказал Скрибнер. — Ничем не остановишь. Сильны.
— Нужно показать их сургорам, — предложил Тронхэйм, — и объяснить…
— Сначала найди на них управу, — перебил его Скрибнер, — потом уже устраивай демонстрацию последних моделей.
Утро шестого дня ничем не отличалось от пяти предыдущих. Предполагалось, что сегодня Тронхэйм повторит попытку настичь колдуна, Сергиенко попробует добиться аудиенции у Дек-Торилы. Ланской по-прежнему занимался «сороконожками» и ничего больше знать не хотел, а Скрибнер изводил командира, требуя разрешения на повторный осмотр развалин материкового поселения. Рассчитывал найти другие рисунки.
Ипполит Германович, прикидывая мысленно различные варианты разговора с Карпацико-тином (в случае, если вообще удастся с ним поговорить), шел не спеша к шлюпке, когда вдруг заметил метнувшуюся между пальмами тень. Тронхэйм остановился, всматриваясь. Никого… Он подошел ближе к месту, где заметил движение, и увидел притаившееся за мохнатым стволом существо… От неожиданности Тронхэйм тихо вскрикнул, и существо, подскочив на месте, помчалось к берегу и скрылось под водой.
Тронхэйм торопливо вернулся в дом и, найдя Винклера, доложил о происшествии. Саймон Корнилович несколько мгновений молча смотрел на социолога, переваривая сообщение, затем приказал:
— Всех собрать.
И когда группа собралась в столовой, Винклер без предисловий сказал:
— Тронхэйм видел «арбуз». Тот самый, на ножках.
— Где, — вскочил Скрибнер. Тронхэйм махнул рукой в сторону пляжа:
— Здесь, рядом с домом.
— Зеленый арбуз? — полюбопытствовал Сергиенко.
— Нет, — сказал Ипполит Германович, — не зеленый. Коричневый, в светло-желтую полосочку.
— Большой?
— Арбуз как арбуз, — пожал плечами Тронхэйм, — размеры вполне арбузовые.
— Куда девался? — спросил Скрибнер.
— В воду. Нырнул и исчез.
— Он один был?
— Я видел одного.
— Так, — Винклер хлопнул ладонью по столу. — Чую приближение событий. Хотелось бы знать, каких именно. На сегодня поездки отменяются, всем быть в лагере.
Расположившись так, чтобы видеть кромку воды, Скрибнер и Тронхэйм сидели в пальмовой роще. Адриан Антонович подобрал орех, валявшийся неподалеку, и перекатывал его в ладонях, вполуха слушая Тронхэйма. Ипполит Германович все еще переживал неудачу своей попытки встретиться с Карпацико-тином, и поэтому принялся рассуждать о колдунах вообще.
— …и по-прежнему остается абсолютно невыясненной природа этого явления, — говорил Тронхэйм, набирая в горсть песок и разбрасывая его вокруг себя, словно сеятель зерна. — Почему начало везде и всегда одинаково? Гипотез по этому поводу создана масса, равно как и теорий… и все они усердно опровергают друг друга, а если учесть к тому же, что любая научная теория имеет как минимум два выхода в реальность, — так сказать, два лица… или может быть, лучше сказать, что любая теория двухвалентна? — то и вовсе получается, что в этом вопросе концов не найти, клубок предвзятых мнений, и ничего больше. Почему всегда — колдун, знахарь, ворожея? Почему мы ни разу не встретили племенную культуру, реально видящую мир, без мистики, суеверия, мифа?
Скрибнеру было безразлично — почему. Его интересовали причины гибели материковых поселений; но на материк его не пустили, и он слушал Тронхэйма — делать все равно нечего, отчего и не послушать?
— …одно и то же явление природы можно объяснить по-разному, и сложность заключается в отборе — как отобрать наиболее приемлемое, убедительное из этих объяснений? Почему на ранних этапах любые мыслящие существа верят в душу, духов, почему всегда возникают системы традиционных верований, и как следствие — фетишизм?
— Не знаю, — буркнул Скрибнер. — Не все ли равно?
— Что значит — все равно? — возмутился Тронхэйм. — Ты соображаешь, что говоришь? Впрочем, тебе, конечно, все равно, функционер несчастный… А вот мне каково?
— А что — тебе?
— А… — Тронхэйм махнул рукой, изображая полную безнадежность. — Что с тобой говорить… Попробуй понять, голова, — невозможно решить задачи экспедиции, не обращаясь с сургорами. Но пока мы не знаем их мифов, мы не знаем ничего об этих людях и не узнаем, будь уверен. А мифы рассказаны неполно, потому что колдун по каким-то причинам решил, что чужакам их знать незачем. А причины эти можно понять, исходя из пропущенной части мифа… то есть круг замыкается. Колдун — посредник между миром людей и миром духов, и если жизнь племени основана на вере, кто пойдет против могущественного знахаря? К тому же он лекарь… Я не хочу сказать, — продолжал Ипполит Германович, подумав, — что колдуны в принципе вредное явление, нет. Они не только охраняют веру и традицию, но и хранят знание… создают его, расширяют, передают следующим поколениям… но одновременно создают и касту знающих. Всегда и везде — одно и то же. Культура представляет собой целое, объединенное либо религией, либо искусством… либо общественными условиями. На раннем этапе — всегда религия. И бывает иногда очень трудно найти общий язык с представителями правящей касты; вот и здесь тоже. Как только напорешься на недоверие знахаря…