— Увы, — разочаровал его Скопцов, — господин Мальвин как ушёл в сторону казарм ещё при вас, так больше мы о нём ничего не слышали.
— Жаль. Ужасно любопытно, что там с этим Твириным, поскольку город, конечно, гудит. По кабакам его уже за глаза назначили генералом над генералами, что очевиднейшая чепуха, но как звучит!
— Так приходит и усаживается на шею мирская слава, — пробормотал граф Набедренных.
— А в Гостиницах что творится… — заулыбался За’Бэй. — Все молятся на завтрашние рейсы — в прямом смысле молятся, в кафедрале плюнуть негде! Безумные деньги готовы выложить за билет на корабль, но при том — вот умора! — за выпивкой усердно учат росский. Я так смеялся…
Хэр Ройш со значением обернулся к графу Набедренных, дождался покаянного кивка и тогда принял наконец вертикальное положение, дав всем присутствующим насладиться своим видом в полной мере.
— Господин Золотце, пойдёмте же. Я бы предпочёл совместить ваши сборы с рассказом о достойных внимания членах Четвёртого Патриархата, ибо лишних часов у нас нынче нет.
— Но хоть одно мгновенье, прелестница! — задержал его За’Бэй и одарил чуть затоптанным цветком орхидеи, который хэр Ройш, вздохнув о нестихающем восторге зрителей, даже прикрепил на платье.
Затоптанный цветок орхидеи показался графу Набедренных удивительно ёмким знаком: ясно ведь, что в городе с особенностями особенными будут и беспорядки, но орхидеи на мостовой — это, право, уже какое-то безвкусное роскошество.
Господин Гийом Солосье увёл Золотце и вдохновлённого хэра Ройша куда-то в недра этого гостеприимного дома, чтобы отеческим своим участием хоть немного воплотить деткам политические грёзы, а господа Приблев и Скопцов всё расспрашивали и расспрашивали За’Бэя о студентах в общежитии, о разговорах в кабаках, о патрулях на улицах и прочих мелочах, с теми грёзами уже не соизмеримых.
Граф же Набедренных от отчаянья задумался, есть ли у латиноамериканцев традиции, полагающие душу цветком орхидеи. Если нет, их стоило бы сочинить: орхидеи лучше голубей, поскольку молчаливы, сложны и сложностью своей завораживают. Прямо как душа.
— Ох, все хозяева Алмазов нас покинули! — вдруг всплеснул руками За’Бэй. — Граф, давайте поищем что-нибудь покрепче вина? Господа по сравнению с нами трезвенники, но нам-то с вами давно пора повысить градус, — он мигом переместился к дверям и выразительно глянул на графа Набедренных.
Ничего не оставалось, кроме как повиноваться.
Граф Набедренных давно питал к За’Бэю буквально родственные чувства: тот регулярно крыл его последними словами и считал допустимыми поучения, но все эти поучения характер носили самый благорасположенный. Человеку, сполна хлебнувшему жизни турко-греческой глубинки, сложно удержаться от поучений. Главным же достоинством За’Бэя было то, что южный нрав его остывал столь же скоро, сколь разгорался.
Поэтому-то, когда граф Набедренных всё же заговорил с За’Бэем об отсутствии Вени, он знал наверняка, что сначала услышит о себе немало оборотов со словом «леший», но потом непременно дождётся поддержки.
— Ох, граф-граф, — уселся За’Бэй прямо на лестницу. — Вы не поверите — у меня всё ж таки есть для вас вести, но они вам не понравятся.
С некоторых пор Веня проживал в особняке графа Набедренных, ибо где ещё ему проживать. Вся эта ситуация по-прежнему оставалась чрезвычайно неуютной для джентльмена, а потому граф Набедренных принципиально избегал даже нечаянного контроля как за занятиями, так и за перемещениями Вени. Доходило до того, что он остерегался спрашивать собственных лакеев, у себя ли сейчас «гость». Свобода — материя деликатная, но понимаем мы это лишь тогда, когда сталкиваемся с тем, чью свободу можно без шуток поставить под сомнение.
Что же поделать, если выкупить свободу Вени у владельца оскопистского салона пришлось, объявив того собственностью графа Набедренных. Чья-то собственность всегда имеет лучшие гарантии безопасности, нежели ничейная.
Но когда в собственности находится человек, это называется рабством.
За минувшую неделю в душе графа Набедренных от напряжения совести скончался целый джентльменский клуб. Но и это можно было терпеть — до сегодняшнего дня.
Если бы граф Набедренных не опасался интересоваться Вениными планами, сегодняшний день прошёл бы куда спокойней. А так, услышав о деяниях Охраны Петерберга, он мог только отправить со слугой господина Гийома Солосье записку в собственный особняк, нахождение в котором и За’Бэй, прочие господа сочли для графа Набедренных нежелательным. Мало ли Охрана Петерберга жаждет близкого общения не только с Городским советом, но и с прочими аристократами?
Из особняка ответили лишь, что «гостя» с утра как нет.
— Граф, встретил я вашего Веню, чтоб ему, — понизил голос За’Бэй. — Оббегал сначала те места, что вы указали, уверился уже, что не найду, а потом буквально нос к носу столкнулся в Людском. Сразу предупредил, что в вашем особняке лучше не показываться, что мы в Алмазах, ну и позвал пойти со мной. Как видите, он отказался. Напустил туману — мол, неймётся ему ещё погулять по взбунтовавшемуся городу. Я ему внятно объяснил: так и так, у нас есть сведения, что Охрана Петерберга от идеи найти листовочников пока не отказывалась, а очень даже наоборот. И предположение Хикеракли тоже передал — чтоб хоть так убедить не шататься. Упрямый он, сил никаких нет… Граф, я бы с удовольствием дал ему по лицу и приволок на себе, но вы же у нас страсть как этого не любите!
Граф Набедренных устало прикрыл глаза. Прав хэр Ройш — перед тем, как заявлять свои права на Порт, стоило бы хоть немного поспать.
— Благодарю вас, — проговорили тем временем его уста совершенно от него независимо, — вы так или иначе оказали мне неоценимую услугу.
— Ну да. Теперь мы точно знаем, что два часа назад ваш Веня был жив и разгуливал себе по улицам. Граф, не хочу снова вас пилить, но связались же вы на свою голову. А главное — своевременно! Городской совет расстреливают, а у вас…
— Давайте не будем в сороковой раз обсуждать, что именно «у меня». О своевременности вы заговорили и вовсе зря — сами будто не понимаете, что без первой Вениной листовки Городской совет сейчас пребывал бы в добром здравии.
— Всё я понимаю. А кое-что — всяко лучше вашего. В частности, сколько верфей ещё вы выкинете на ветер, если…
— Там ваш друг, господин Вал Коленчатый, прибыл, — подкрался со спины господин Гийом Солосье, — прямиком с завода. Буйствует, требует социальной справедливости и обещает некую важнейшую новость, на которую, как он утверждает, реагировать следует безотлагательно.
