…Дни потекли ровно и незатейливо. Прототип рано вставал, подметал музей, включал освещение и занимал место у двери: встречал посетителей, принимал у них дубленки, «дипломаты», кашне и галоши и передавал с рук на руки старушке-караулыцице. В комнате — в кресле — сидела восковая фигура: вылитый Игоряша в своей лучшей поре, с той лишь разницей, что фарфоровые глаза фигуры никогда не тускнели и не краснели и ее не нужно было брить.
Ночью, если Прототип не спал, к нему приходил Федосей и скрежетал что-то на ухо — неясное, но со смыслом: казалось, напрягись — и поймешь. Книгоед с возрастом все умнел и умнел.
Потом стало хуже. Мелочь из ванны порастаскали школьники. Купюры — несмотря на все ухищрения охраны — уносили взрослые. Книги с полок крали библиофилы и обыкновенные музейные клептоманы. Случилась даже трагедия: один не в меру любопытный посетитель снял со стены Письмо Игоряши, вскрыл и прочитал. Это был первый смертельный исход в стенах музея. (Дело решили не предавать огласке и труп скормили бумагоедской машинке: на удивление, она сожрала его без затруднений и вчистую.)
Со временем Прототипу надоела бесчисленная череда посетителей, тем более что дубленки и «дипломаты» были у всех, в среднем, одинаковые, а кашне отличались лишь расцветкой. Для начала Игоряша перестал бриться, а потом по вечерам перестал счищать с себя плесень. В дальнейшем Прототип покрылся мхом, отрастил когтистые ногти и бороду, в которой завелись зеленые водоросли. Посетители хоть и пугались лешего, стоявшего у входа в музей, но виду не показывали, считали, что это часть экспозиции: образ антипода человеческого, полулегендарного существа, обитающего на противоположном от великого Игоряши полюсе жизни.
Прототип на них не обижался.
Он давно уже разучился обижаться, как разучился читать, писать, считать и говорить.
По ночам Прототип больше не спал. Он ходил по музею, касался лапами диковинных предметов и механизмов и потрясенно урчал, кивая головой. Мимо ванной он проходил равнодушно: трехразовое питание (включая сырое мясо) Прототип получал ежедневно, и опустевшая касса его не волновала. Подолгу Прототип простаивал возле бумагоедской машинки, проблесками разума пытался постичь ее таинственную суть, протягивал крючковатый коготь к кнопке «пуск» и тут же пугливо отдергивал. Если бы он поднял глаза во время этих манипуляций, то обязательно устрашился бы: восковая фигура вперивала в него взгляд и бешено вращала фарфоровыми фосфорическими белками. У Прототипа стало плохо со слухом, а то он обнаружил бы и другое странное явление: на рассвете в комнате раздавалось тяжелое, но мягкое шлепанье. Это восковая фигура училась ходить.
Огорчал Федосей. Во время ночных прогулок Прототипа по музею книгоед следовал по пятам и болтал без умолку. Прототип не умел ему отвечать, да и боялся: Федосей разъелся и стал размером с таз для варенья. Теперь он был совсем умный. Иногда книгоедище каверзно подкрадывался сзади и нелюбя кусал Прототипа под коленку. Ноги от этого распухали узлами и сильно болели.
В одну прекрасную ночь — было тихо и ясно, в окно светила полная луна — мохнатый и скрюченный, пыльный и узловатый Прототип, похожий на гигантского сине-зеленого паука, в который раз подошел к машинке и остановил блуждающий взор на кнопке «пуск». Лапа сама по себе поднялась вверх, и коготь уткнулся в кнопку. Машинка заработала. Тогда Прототип с обезьяньей ловкостью отловил Федосея и опустил его, брыкающегося и верещащего, в пластмассовый бункер. В тот же миг раздался ужасающий скрип. Это из кресла яростно выдиралась восковая фигура…
На следующий прекрасный день после той прекрасной ночи — а был юбилей, с момента открытия мемориальной квартиры прошел ровно год — в музей приехала авторитетная комиссия, которая должна была решить вопрос о передаче культурного объекта из ведомства районной книжной конторы в ведомство областной консультации по книжным вопросам. Комиссия осталась довольна. Экспонаты были на месте, инвентарные номера совпадали с записями в инвентарных реестрах, книги на стеллажах остались — не все еще успели растащить библиоманы, а уж надписи на полях книг вроде «Sic nota!» и «Ibid, item» и т. д. просто привели в восторг ученых специалистов. Единственное, чего недосчитались, — это лешего-привратника. Впрочем, сей факт никого не огорчил. Швейцару давно пора было дать расчет: он был существом умственно отсталым, санитарно-опасным, пугающим и без прошлого. Документов у него тоже не было. Поиски велись формально и дали формальные результаты: клочья паутины и мшаные ошметки в углу прихожей да пятна зеленоватой плесени в бункере машинки..
В описи имущества музея в графе «швейцар-вахтер» комиссия проставила: «Взял расчет». На деньги, которые полагались Прототипу в качестве выходного пособия, музей устроил скромные Игоряшины чтения. Все были рады и улыбались.
На прощание председатель комиссии произнес небольшую речь с сюрпризом.
— Товарищи! — с пафосом сказал он. — Другари и другарки! Леди и джентльмены! Господа! Граждане! Этот замечательный музей — непреходящее достояние нашей культуры. Подобных мемориалов должно быть много. Зафиксировать жизнь простых людей нашей эпохи во всех ее, даже мельчайших, проявлениях — это ли не благородная задача?! Но, товарищи, граждане, благородные господа… Есть одно крохотное «но». Как называется этот мемориал? «Музей Игоряши И.». Кто такой Игоряша И.? Где он сейчас? Какова его фамилия, которую, судя по всему, не всегда знал и он сам? Кем он был? Отвечу: простым человеком. Одним из нас. Его анкетные данные, пусть даже хранящиеся в недрах Великой Памятной Машины, не интересны ни современникам, ни потомкам. Важно лишь то, что он был, жил, являлся свидетелем, очевидцем и участником Великой Реставрации и оставил нам свой след. У нас много — множество! — таких же простых, неприметных людей, которые дойдут безвестными до потомков. Но — вот что самое важное — они обязательно дойдут! Помочь попасть им в будущее — наша задача сегодня. Ведь, как всем нам хорошо известно, завтра — это завтра, а будущее — это будущее. Завтра хоть потоп, но зато будущее — оно светло и прекрасно. Завтра вы, может быть, вцепитесь в горло друг другу, не страшно, зато в будущем наступит время, где все для Человека и все во имя Человека. Поэтому я предлагаю переименовать мемориал. Отныне он будет называться не «Музей Игоряши И.», а так: «Музей для Человека».
Под громкие и единодушные аплодисменты председатель снял с двери бронзовую табличку и вместо нее повесил новую — золотую, с чеканными буквами. Вдруг в музее послышались странные, неприятные для слуха, шлепающие звуки. Овация смолкла. Все обернулись. В дверях комнаты показалась восковая фигура с гвоздем в руке — тем самым, с которым Игоряша когда-то был изображен на картине. Трем женщинам стало дурно. Здоровяка лаборанта затошнило. Не глядя ни на кого, фигура приблизилась к золотой табличке, вчиталась в надпись, а затем принялась царапать мягкий металл гвоздем: вскоре от слова «для» не осталось и следа. Фигура удовлетворилась, отбросила гвоздь в сторону, вернулась к креслу и прочно уселась. Все присутствующие снова перевели взгляд на надпись — «Музей Человека» — и застеснялись.
