— Лукич, не сердись, я на минуту. Вот, поздравить тебя пришёл, держи.
Я вытащил из портфеля бутылку, овощи и протянул ветерану.
— Наверняка ведь отмечаешь годовщину Сталина!
— Ну, отмечаю, а тебе-то что?
— Думал с тобой вместе отметить. Нынче этот день редко кто празднует.
— Гость у меня нынче будет. Бывший сослуживец, издалека приехал. Телеграмму прислал. Сижу вот, жду.
— Всё, Лукич, ухожу. Ещё раз извини, что не вовремя.
— Да что ты, как красна девица: “Извини, извини”! Чего уж там? Пришёл — значит, проходи. Может, и к лучшему, что не позвонил. А позвонил бы, может, я тебе и сказал бы, что, извини, мол, занят. Ты бы и не поехал. А так, значит, будешь гостем без телеграммы.
— Незваный гость я, выходит. Говорят: “Незваный гость хуже татарина”.
— Ты же с выпивкой. Значит, лучше. Мой синоптик — сослуживец — тоже незваный будет.
— Что за синоптик? В гидрометеослужбе работал? — начал расспрашивать я Лукича, явно, не к месту, — ты мне ничего не говорил про метеослужбу.
— Какая там метеослужба, — махнул рукой старик, — в отделе прогнозирования он работал. Статистикой занимался разной, А какой конкретно — по-моему, он и сам не знал. Но болтать любил. Да и работа у него вся — таблицы, графики и болтовня на совещаниях. Прогнозировал всё, что угодно. И каркал вдобавок. За глаза его ещё звали Каркушей. А когда он накаркал, что Семичастному тяжко придётся — это когда Светланка сбежала за кордон, — стали прямо в глаза говорить — Каркун. Сколько раз бывало, что из-за его карканья отдел то премии лишали, то без распределителя оставляли. А бывало и похлеще — кое-кто и в Туркестан отправлялся по разнарядке районные показатели выправлять.
Рассказывая о своём госте, Лукич не терял времени. Бутылка “Тибетского нектара” заняла своё место на столе рядом со “Столичной”, огурцы и помидоры были порезаны, лук очищен.
— Стула лишнего нет, — пробурчал ветеран, возвращаясь из кухни с видавшим виды табуретом, — а пить будешь из чашки. Стакан разбил.
— Лукич, — предложил я, когда он угомонился и сел за стол, — давай помянем вождя. Всё-таки много у тебя было радостей и забот от близости к нему. Почти никого не осталось, кто знал его лучше, чем ты. Разве что Светлана Иосифовна. Тоже, наверное, поминает сегодня отца. Вот ведь судьба, скажи!
— Это у кого судьба? Если у товарища Сталина, так у него, знать, на роду написано было.
— Да я про Светланину судьбу, Лукич.
— Да уж судьба, как судьба! Одно слово — несчастная была баба. Тоже помянуть не грех.
— Вот и помянем, пока синоптик не пожаловал.
— А что тебе Каркун? Он тоже помянуть товарища Сталина не откажется. Ладно, давай наливай. Помянем обоих.
— Да Светлана жива ещё, Лукич, — поправил я, пока он не опрокинул свой гранёный.
— Какое там жива! Богу душу при жизни отдала. В монастырь, я слышал, прописалась. Считай, что инкарнацию при жизнй совершила. Ладно, пусть матрац ей будет периной!
— Лукич, как тебе нравятся результаты выборов? — спросил я его, похрустывая огурчиком и прислушиваясь к движению нектара по пищеводу. По реакции стенок многочисленных трубопроводов моего организма я мог безошибочно определить, где произведён только что принятый живительный яд, под какой бы наклейкой он ни выступал. “Тибетский нектар” был явно зарубежного происхождения. Не успел я высказать своё мнение, как Лукич опередил меня и безапелляционно заключил:
— “Рояль” на лебеде. “Рояль” — голландский, лебеда — наша. Бутылка — венгерская, а наклейка — он пододвинул бутылку поближе, достал очки и долго разглядывал ободок пёстрой глянцевой этикетки — из Первой образцовой типографии Мособлсовпрофа. — Дармоеды, — крякнул он, — даже форму бумажки оставили старую. Помнишь, лет двадцать тому выпустили пробную партию особо крепкой водки “Партия — наш рулевой”? Там наклейка была такая же. Саботажники!
— Лукич, не бреши, не было такой водки.
— А если сейчас покажу бутылку? Нет, бутылку распили давно. Когда партия выбросила главный лозунг: “Спортивно-культурный комплекс — веяние времени”, помнишь? Или позже это было — когда Горбачёв из кресла Генсека выпорхнул? Не помню. Наклейку сохранил. У меня много разных упаковок и наклеек. Вот все думают, что мыло “По ленинским местам” — это анекдот. Никакой это не анекдот. Была такая партия мыла. И туалетная вода “Запахи Ильича” была. Шутники и тогда были, не только теперь: “Тибетский нектар”!
— Валяй, показывай, — махнул я рукой, наливая очередную порцию лебединой настойки.
Наклейку Лукич так и не успел достать, — раздался длинный звонок. Он закрыл дверцу шкафа и обернулся:
— Потом посмотришь. А сейчас помолчи. Дай гостю освоиться. Посмотрим, чем дышит, о чём каркать будет.
Через минуту Василий Лукич вернулся в комнату, пропустив вперёд невысокого плотного, чем-то напоминающего нашего мэра мужчину. На вид ему было около шестидесяти лет. Увидев меня, он остановился, беспокойно, даже, пожалуй, виновато улыбнулся хозяину. Потом медленно повернул лицо в мою сторону. Беспокойство в глазах исчезло, уступив место мягкой, бархатистой доброжелательности.
— Давай, давай, проходи, — все свои, — широко развёл руки хозяин и представил меня гостю, — это из редакции “Красной звезды”, — а это, — продолжал он, — Владлен Борисович, полковник в отставке, так сказать, или, может, тебя в генералы произвели ненароком? — Лукич повернулся к гостю, ожидая ответа.
— Так и жди, произведут. Паша скорей генералиссимусом станет.
Он глянул на стол, потёр руки и заученно спросил:
— Итак, товарищи… или господа, как вам будет угодно, что отмечаем?
— Тебя вот ждём, а пока ждали — за Самого выпили. Присоединяйся. Ещё употребляешь? — Лукич пододвинул гостю стакан и, наливая, сказал, кивнув на бутылку:
— Монахи тибетские, глянь-ка, прислали. Бодрит и надежды вселяет в сосуды.
— Погодите, друзья, — полковник поднялся со стула, — чуть не забыл. Я же из Воронежа местный напиток привёз. И снедь кой-какую.
Пока гость возился в прихожей со своим багажом, Лукич нагнулся ко мне и тихо, почти шёпотом сказал:
— Не обижайся, что из “Красной звезды” тебя произвёл. Так лучше.
Я не понял, почему лучше из “Красной звезды”, чем, например, из “Правды”, но промолчал и согласно кивнул головой — хозяину виднее.
Гость вернулся с литровым бутылём и двумя пакетами. Из одного достал несколько жирных копчёных рыбин, в другом оказался большой воронежский пряник с глазурью. На этикетке бутыли была изображена ракета, взмывающая в лиловое небо, яркий оранжевый подсолнух и портрет измождённого человека в лавровом венке. Надпись гласила: “Космическая особая”.
