– По крайней мере, нельзя замыкаться в семье, – махнул я рукой без особой надежды, что меня поймут.
Мы помолчали.
– Чего ты от меня домогаешься, Анди? – наконец, спросил Хельмут. – Чтобы я его взял?
Подразумевалось – как и тебя самого в начале знакомства. Не более – но и не менее. Однако мой сынок вспылил:
– Только попробуй меня поять или там выпороть, человек. Сил не хватит – даже на полусумра.
– Ты так считаешь? – спокойно произнёс тот. – В самом деле считаешь?
На этих словах нечто случилось. Я увидел, что потолок дома в буквальном смысле вздымается кверху шатром, а фигура в алом и золоте вырастает до небес с гулким рокотом. Но – лишь на малое мгновение.
– Я бы и такое смог, – ответил наш царственный палач уже в своей обычной манере. – Как следует поучить уму-разуму. Но, по-моему, куда лучше плюнуть на высокие материи и вернуть Волчонка откуда взяли. И без того на вакациях задержался, однако. А там уж пусть с ним старшие сотоварищи разбираются.
– Тогда можно прямо сейчас? – кротко спросил Вульфи. – Я уже почти все вещи упаковал, когда… ну, когда меня позвали.
– Только учти – пешком отправимся, – предупредил Хельм. – Летать мне несподручно.
Вот так я остался соломенным сиротой.
И только когда оба отошли на порядочное расстояние, вспомнил, как Хельмут ходил с нами в Парму: шутя шутки со временем и расстоянием. Чёрт и ещё раз чёрт!
С такими роящимися во мне мыслями я лёг и попытался если не задремать, то отдохнуть.
И привиделись мне пчёлы и золотистый цветущий дрок, который влёк за собой их облако вверх по мрачному склону, пока не достиг плоско срезанной вершины. А после поднялся столбом, заполняя кратер и образуя над ним всё ту же великанскую фигуру. То была женщина с суровыми чертами и пышной грудью: глаза потуплены, руки простерты вперёд. Королева Пчёл.
Очнулся я от того, что на веки легло оранжевое тепло.
– Ты что, так и лежишь тут весь день и ничего вокруг не видишь? – с ласковым упрёком проговорила Абсаль, прислоняя длинную каминную спичку к только что зажжённой дровяной пирамидке. – Знаешь, я встретила Хельма и своего пасынка, они говорят – наше деревце завязало семена. Не такие, как у всех хвойников: крылатые. Вскоре они развеются по всей округе.
Мы не говорили друг с другом по поводу Вульфрина – своим проклятым сумрским шестым (энным) чувством я и так понимал, что Абсаль знает. Или, по крайней мере, догадывается с вероятностью девяносто девять процентов из ста. И о той обмолвке своей доченьки, что поставила ее на один уровень с парочкой начинающих кровосмесителей, – тоже. И, разумеется, что Хельм увёл мальчишку куда подальше и до сих пор никуда не возвратил.
Дни наши проходили в трудах. Круглые чешуйчатые плоды на ветвях Сэлви наливались тяжестью, но ствол оставался таким же стройным, разве что за один-единственный летний месяц вырос на толщину пары годовых колец. И цветы на сокровенной полянке менялись – каждую неделю вырастали и расцветали разные, порой – невиданные и невозможные в наших широтах. Сама же она спала в сердцевине криптомерии (что не была, строго говоря, никаким определённым «хвойником») и не показывалась оттуда. Этакая оскорблённая другими небожителями богиня Аматэрасу.
Японский пантеон потревожил моё сознание с подсознанием не напрасно. В этом я убедился вскоре после того, когда все «шишки-яблочки» на ветвях покоричневели и раскрылись, уронив первую, самую крупную партию семян под ноги материнскому древу. Кажется, остальные в самом деле стали на крыло и отправились захватывать иные пространства: лично я не проследил за их судьбой, знаю только, что их источник так и остался на кроне. Но наши летунцы проросли буквально на следующие сутки, и благодаря этому запретная зона стала по-настоящему непроходимой. В босом виде, разумеется: твёрдые зелёные ростки обладали кинжальной агрессивностью бамбука и располагались чуть реже, чем гвозди на постели йога. То есть даже известный стоик Рахметов никак не мог на них выспаться. А пройтись по ним в особо прочных туристических башмаках никому из нас не позволяла совесть.
С мужскими плодиками дело обстояло поинтересней: они опали, как и должно быть, однако сырости и гнили не поддались. Пробовали мы пускать их на растопку камина и даже набивать старинный тульский самовар с медалями – горели беспрекословно, но таким чистым пламенем, что стало неловко тревожить их без большой надобности.
Да, так вот. Как раз тогда, когда мы с Абсаль и Бетти задумались по поводу того, что делать с нашими детьми дальше, Хельмут и возник. Весь чёрный с серебром и донельзя торжественный. Это меня насторожило куда больше, чем то, что его цвайхандер болтался за спиной, едва не бороздя пол стальным наконечником ножен.
– Доставил я его на место, Анди, не тревожься, – ухмыльнулся он в новорожденные усы. – Только до того вдосталь поводил по лесу – видишь, как сам-то оброс? Нет, до чего же эта моя одёжка вынослива – будто вы и ей свою кровушку подарили. Мальчишка-то как следует поистрепался и вылинял: стирать пришлось в ручье с помощью булыжников.
– Он сейчас где?
– Под крылышком Леонтина. Что, сами они не хвастались? Нет, я так думаю. Затаились мысленно.
– И что ты с ним сотворил? – спросил я. Надо сказать, что обеих матерей я одним мановением руки отправил поговорить с Великим Ясенем: если более-менее сильно захотеть, то и оттуда будет слышно.
– Да ничего такого, собственно. Вспомнил времена, когда одно лицезрение меня способствовало вящему красноречию – уж не говоря о мече, который мне приволок из моей конуры кое-кто из знакомых животин. Ну и применил кое-какие навыки практической маевтики, то бишь родовспоможения. Ты помнишь, что я был не только хорошим лекарем, как многие палачи, но и сподобился роды принимать?
– Что-то такое ты говорил, когда обоим было не до того.
Ну да, при разрешении Абсаль. Еле сообразил, хоть и сумр.
– Ну вот, я и мотал твоего брыкливого отпрыска по лесу, пока он не раскололся. Заодно перенял от него термин «инбридинг»: это когда для чистоты породы используют ближнеродственное скрещение.
Благодаря тому, что Хельм исказил термин «близкородственное скрещивание», я понял, что он извиняется передо мной за возможное превышение полномочий.
– Вульфи цел?
– Не сомневайся. Ноги натёр, грязью зарос – родниковая водица ему, вишь, не по нутру, а греть лениво. Однако под конец даже вошёл во вкус лесной жизни когда научился лапти плести и костёр разжигать с помощью двух кремешков.
Хельмут, как был, уселся на циновку и пригласил меня сделать то же.
– Врали они тебе оба. Если выразиться вежливо, утаивали информацию. Вот первое. Для создания малоразумных семян работа настоящего мужчины почти что и не нужна. Так что всё свелось к обоюдному удовольствию наших юных грешников. Мальчишка уверял, что довершил своё дело за секунду до того, как ты на него матом откликнулся, – и в этом был искренен. А вот что будет дальше – понятия не имеем ни мы оба, ни Леон, ни кто-либо ещё. Разве что сама девица.
