– Ишь ты! – восхитился Погребняков и шмыгнул носом. – Зверь девка! Надо будет заняться твоим моральным обликом.
– Идите, Леночка, – сказал Костылев, – идите в архив. Поищите там эти чертежи, надо дать заявку в светокопию, пусть отсинят{127} по пять экземпляров.
Лена молча взяла из протянутой руки Костылева листок с номерами чертежей и вышла, непреклонно подняв плечи.
– Чеши, чеши! – напутствовал ее Велимир Иванович, полыхая одеколоном «Кармен». – А ничего кадришка, а? – И он подмигнул Костылеву, отчего тот содрогнулся.
– Дело к вам, – продолжал Погребняков, вставая и подсаживаясь к Алексею Петровичу. – Как вы знаете, я – вдовец.
– Ну… предположим… – неопределенно пробурчал Костылев, отодвигаясь.
– Живу один, – Велимир Иванович понизил голос. – Как в окопе. Квартира коммунальная, соседка стерва, собачья жизнь. В общем, есть одна особа. Интересная. Не то, что эта куча Митина. Молодая. Татьяна, секретарь нашего замминистра.
– Татьяна? – поразился Костылев, вспоминая надменную красавицу, которой он сам не осмелился бы сказать и двух слов не по делу. – Так вы?.. Да нет! Она ж вам – в дочери, если не хуже…
– А хоть и во внучки! – Погребняков ощерился, показав такие зубы, что у Костылева в горле образовался спазм. – А вы, небось, воображаете, что молодые девки – для молодых парней? Ошибаетесь, уважаемый. Девицы, к вашему сведению, существуют для зрелых мужчин. Для солидных. А парни… те пускай перебиваются с дамочками в годах. Вроде, знаете, нашей Войк. Учли? Х-х-е…
– Допустим, – нетерпеливо сказал Костылев, – а дело-то у вас ко мне какое?
– Значит, так, – посуровел Погребняков. – Вы мне – молодость. В разумных, конечно, пределах – год за два. А я вам, как положено… – и он набатно постучал себя кулаком по груди. – Или вот что – давай сейчас поедем на Сосновую, а?
– Не понял. – Костылев осторожно встал и отошел к окну. Похоже было, что старичок – того… Маразм. Хотя и рановато в шестьдесят два года, да тут уж кому как повезет…
– Чего это «не понял»? – сразу вломился в агрессию Погребняков. – Чего понимать? Ты мне тут не прикидывайся, друг ситцевый! Дурочку не строй. И давай по-деловому, без этих… Я тебе – душу, ты мне – омоложение. Баш на баш. И разошлись.
Да послушайте, Велимир Иванович, – ласково сказал Костылев, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вытолкать безумца за дверь. – Вы что, с ума… Какое омоложение?
– Вон ты что! Ясненько… А серой чего воняет? – вдруг заорал Погребняков. – Ишь! Прикидывается. А ну признавайся, кто ты? Какой такой зверь? Чёрт или кто? В зеркало иди взглянись, дурь безмозглая. Ну, живо – чёрт?
– Чёрт, чёрт, не кричите только, – уныло ответил Костылев и с опаской посмотрел на дверь.
– Другое дело, – тотчас сменил тон Погребняков. – И сразу бы так. А если не устраивает цена, назовите свою. Полста сверху пойдет? – он протянул Костылеву аккуратный зеленый квадратик. Костылев отшатнулся.
– Мало, – с уважением констатировал Велимир Иванович. – Взяточник. Ну, бери сотню, коли так. Бери, чёрт рогатый! Только сделай, ага? Ну, а не сделаешь… Не обижайся – завтра заявлю в прокуратуру: вымогал, дескать, и прочее. И, конечно, – в части религиозного дурмана. Про чёрта ты ведь признал. Признал, верно?
Костылев не ответил.
– То-то! – радовался Погребняков. – Религиозная пропаганда налицо. А разговорчик у меня, учти, записан. На пленку портативного магнитофона. А ты как думал? – и он самодовольно похлопал себя по заднему карману, где действительно что-то брякнуло.
Костылев наконец очнулся. Он заботливо посмотрел на Велимира Ивановича и сказал:
– Уж и поторговаться нельзя. Ладно. Денег мне ваших не надо, хватит и души. Душа у вас – первый сорт, уж я знаю. Так что идите домой, отдыхайте. Все будет по первому разряду, что хотите, молодость, то, сё, – позабочусь.
– Что хотите, то купите! Да и нет не говорите! Черного и белого не покупать, головой не мотать, – вдруг запел Погребняков диким голосом. – Не смеяться, не улыбаться! – И смолк, преданно глядя на Костылева.
– Вот что, – солидно сказал тот, обдумывая, не вызвать ли скорую помощь пока шизофреник дойдет до проходной. – Все это, имейте в виду, не в один день делается. Нужна подготовительная работа. Для начала вы должны, ну хотя бы побриться. Второе – сшить новый костюм. Третье – выбросить это… обувь. Затем – зубы…
– Что – зубы? – встрепенулся Погребняков. – И не надо частить, я записываю.
– Зубы? Ну… это. Санация, сами понимаете.
…Если сейчас войдет Сидоров или Лена, можно дать понять, что Погребняков задвинулся окончательно, тогда они позвонят… А впрочем – пусть катится на все четыре стороны, да побыстрее!
– Затем – душ. Ежедневно душ! Даже лучше утром и перед сном! – закричал он, потому что Погребняков смотрел на него каким-то уж совсем странным взглядом, будто не слышит ни слова.
– Чего кричать? – спокойно откликнулся тот. – Насчет зубов – понял. А душ… В гостиницах горячую воду чуть что отключают.
– Можно холодный, – тускло сказал Костылев и отвернулся. Он вдруг почувствовал страшную усталость.
– Если что, Сосновая, двенадцать. Запомните: двенадцать. – Психопат опять завел свою бессмыслицу.
– Хорошо, я все запомню, только не волнуйтесь. Двенадцать. Костылев смотрел в окно и потому не видел, какими глазами глянул на него Велимир Иванович.
В тот же день Костылев рассказал об идиотской истории с идиотом Погребняковым Сидорову. Нет, не потому, что привык докладывать ему о каждом пустяке, просто слегка мучила совесть – все-таки, что ни говори, отпустил сумасшедшего старикашку, кто его знает, что он там еще натворит.
Начальник слушал Алексея Петровича с замогильным лицом.
– Погребняков здоровее нас с вами, – заявил он, когда Костылев кончил свой рассказ. – А главное – хитрее. Знает, что делает и зачем. Подловил он вас, старый скорпион.
– То есть как это? – удивился Костылев.
– Это страшный человек… – Сидоров смотрел куда-то в угол.
– Ну-у… Скорее уж противный.
– А я вам говорю: страшный. Как чумная крыса. Опасный. А вы, я вижу, до сих пор так ничего и не поняли.
Сидоров насупился и заскрипел всеми дверцами, полками и петлями. Сегодня он, как никогда, был абсолютный гардероб – широкий, объемистый и одновременно сухой и легкий. А материя его летнего бежевого костюма рисунком напоминала «карельскую березу». Маленький кабинет Сидорова, выходящий окном на юг, раскалился на солнце добела, и Костылеву стало жалко своего руководителя – сидит, как всегда, застегнутый на все пуговицы да еще в удушливом галстуке. Во избежание теплового удара явно неплохо бы снять пиджак.
