– А её и нет. То есть поскольку нет, то и не было. Теперь слушай внимательно. Зайдём с другого конца. Отчего сумры живут на планете Земля не так уж мало, а ещё не перегрызлись?
Я невольно рассмеялся. Но ведь и правда: всякие наши эксцессы и абсцессы рассасывались довольно легко.
– Хорошо, что ты не предаёшься меланхолии, – заметил Хельмут. – Я теперь скажу тебе самую главную тайну Полишинеля. Типа «По секрету всему свету». Природа осмелела и получила Главный Залог. Тот, что был ей предложен до того, как человек проявил безрассудство.
– Погоди. Ну да, оригинальный арабский Коран я тоже читал – вот он, поверх всех моих книг положен и кверху «Фатихой». Имеется в виду Аят Залога, сиречь Аманата, так? И что в этом заключено для нас?
– Я так думаю, сумры, а через них – и остатки простого человечества находятся в ментальном облаке, который излучает наша малая Вселенная. Она сама не склонна к буйству: разве что быстроживущие. Да и те не воюют и не, прости за частичную тавтологию, не зверствуют.
– Миролюбиво кушают друг друга. Производя естественный отбор.
– Дарвин устарел – естественна не прямая борьба и не взаимное самоедство, а самосовершенствование наперегонки.
– Хельм, ты с чего сегодня такой умный?
Сказал так – и вмиг раскаялся в этом. Он же сумел выказать себя во всей мощи перед Вульфрином, а уж скрутить в бараний рог мог, пожалуй, и кого постарше возрастом и чином.
– Стал таким, оттого, что дедусь в детстве-отрочестве порол, – он аж хрюкнул от удовольствия. – Я же сиротой рос в нашем дружном палаческом семействе: никаких родителей, один дед. Поблажек мне не давали, оттого и оба мозга развились. Верхний и нижний. Головной и интуитивный, так сказать.
– Ну тогда объясни мне в таком разе, куда подевалась наша свобода воли.
– Если я говорю, что умный, я не имею в виду «богослов». По-моему, это противоположности: типа ломали себе голову эти философы от креста два тысячелетия с гаком, пока не сломали совсем. Твоя личная свобода воли никуда, знаешь, не девается, ибо искать её надо не на том уровне. Ну, самое простое: ты знаешь, нутром чуешь, что надо слушаться папочку с мамочкой, а что-то тебя толкает поступить наперекор. Вот это она, пресловутая, и есть.
– Плохо это или хорошо?
– Снова здоро́во. Да ни то, ни другое! Просто ценно и, наверное, в конечном счёте ведёт к победе истины.
Хельмут встал с места, чуть покряхтывая, и предложил:
– Слушай, давай-ка я кофе сварю. А то с тобой любые шарики за ролики закатятся. Кофейник у тебя найдется? Старомодный такой?
– Только медная турка с полудой внутри. Архаичная до ужаса.
– А что, можно попробовать, хоть я и не очень умею. Глядишь, еще и наглядней получится. Чищеная, надеюсь? До зеленой ярь-медянки я небольшой охотник.
Он раздул в камине спящий под угольками огонь, заправил агрегат тёпловатой водой, молотыми кофе и корицей, а потом водрузил на решётку, придерживая щипцами.
– Медленно выйдет, – заметил я.
– Ничего: зато проймет до самых печёнок. Во время вынужденной паузы – Хельму приходилось внимательно следить за своим варевом, чтобы не убежало, – я озирал беглым взором полки. Что-то они настоятельно хотели мне сказать, мои книги, но отчего-то я оставался глух к их эманациям.
– Вот, готово! – воскликнул Хельм, вытаскивая турку и подставляя под неё блюдце от заранее припасённой чайной пары.
И показал мне.
– Видишь, колышется и пузырится, как внутри кратера. Наглядное пособие по вулканологии, верно? Во всех горах записаны движения и голоса недр. Речи недр.
Я вдохнул аромат – умеет он, однако варить кофе, когда пожелает! И вспомнил свои грозные видения.
– Но я тебе, Анди, еще и больше скажу, – продолжал он, с наслаждением отхлебнув глоточек из чашки. – Деревья в этом подобны скалам. Особенно гигантские сосны. Говорили тебе, что даже годовалая сосенка отращивает корень длиною в метр? А наши старцы достигли прочного камня, проникли в расщелины и попросту разломили этот щит – и кормятся теперь от земного огня.
– Браво, Хельм, ты создал миф.
– Мифы не создаются, Анди. Они пишутся – и не человеком, но небом, землёй и горами.
Ещё до создания Адама. До рождения его из праха.
– А теперь я тебе приз выдам за то, что внимательно меня слушал, – закончил Хельм, отодвигая от себя кофейную посуду. – Помоешь чуть попозже. То, что ты с твоей дриадой грех сотворил – попритчилось тебе. Ну, почудилось, прости за русацкий диалектизм. Флюиды наркотические, эротическая асфиксия от игры на свирели Пана… то есть в фигуральном смысле Великого Пана или там Фавна: конструкция совсем другая. Не лесенка из трубочек, понимаешь. Хотя смысл как раз такой – годна панику создавать. Я ведь видел, как ты там ситуацию раскачивал: природная магия была очень мощная.
За этим нарочитым словоблудием я никак не мог вникнуть в суть дела – а он, поганец, именно этого и добивался.
– Погоди. Как так – не было греха?
– Анди, в нашей реальности вы с дочкой разве что обнялись и поцеловались.
При этих словах большущая базальтовая глыба скатилась с моей души. И всё-таки…
– Знаешь, Хельм, меня учили, что захотеть беззаконного – практически то же самое, что его сотворить.
Он хмыкнул:
– Коли охота в самом себе копаться – валяй, пока не увязнешь по уши. Христиане считали, что человек не может контролировать свои сны, буддисты или кто там наподобие – что прямо-таки обязан… Я бы сначала посмотрел, что из того яичка вылупится ровно через девять месяцев или года через два.
В нашей реальности. В нашей реальности.
Мой Остров Пятницы, вековечный дуб, под которым похоронили Хельмута… Дальние страны его и моих видений, которым были свидетели со стороны… Пришествие здесь Абсаль и Вульфрина.
Миры иного плана, чем тот, который все мы чувствовали вокруг себя, однако приносящие свой плод.
«Дитя соития Великих: Царицы Пчёл и Огненного Саламандра», – сказал внутри меня бесплотный голос.
Только не всё ли равно, какие низшие персоны стояли за действом, все роли в коем были расписаны свыше?
Поэтому я мысленно отодвинул ту самую глыбу подальше от нас двоих.
А всё-таки, что значила моя свободная воля во всех этих судьбоносных и роковых передрягах? Неужели ровным счётом ничего? Или…
«Царь Эдип, катарсис и древние трагедии,» – подтвердил суфлёр.
– Хельм, – внезапно попросил я. – Давай с тобой договоримся – больше и просить вроде некого. Ты же намекал.
Кажется, он врубился мгновенно и замер, пристально глядя на меня.
– Если Сэлви забеременеет, всё равно от кого: меня, сына или стихий, – дитя будет считаться моим, а не Вульфрина или кого ещё. С вытекающими отсюда последствиями.
