— А почему у вас, уважаемый гражданин администратор, вход свободный? — осмелел и загордился Постма. — Как это так: на моей пьесе — и вдруг свободный?
— А потому, золотко мое, — почему-то очень тихо и неожиданно грозно зашипел администратор, — что вы такую нам пьеску подбросили!.. Бесплатно-то никто не идет, а вам еще за деньги подавай. Думать надо, когда пишете!
Постма очень обиделся. Надо же, сначала на спектакль зазвали, по мраморным ступенькам под руки повели, оркестр пригласили, а теперь ругаются.
Но тут погас свет, и Постма остался один. Во всем огромном зале — один, с увесистым томом либретто в руках. Ударил гонг, Постма вздрогнул, занавес взвился, пьеса началась.
После первой же картины Постма понял, что написал он удивительную, прямо-таки редкостную дрянь. Речь шла о каком-то приблудянине, сногсшибательно похожем на него, Постму, который все хотел добиться признания землян и мечтал что-то изобрести, но никак не мог придумать — что. Весь первый акт его пилила жена, простая земная женщина, а он бегал за ней с динамитными шашками, которые ничуть не взрывались, потом появилась какая-то усатая женщина, потом чей-то деверь, потом лысый юноша, внебрачный сын какой-то тетки из-под Воронежа, то ли из Дмитряшевки, то ли из Елань-Коленовского, а то и вовсе из Синих Липяг, потом прилетел самолетом какой-то еще один приблудянин, американского приюта, и завертелся аховый любовный восьмиугольник, из которого Постма ровным счетом ничего не понял, кроме разве нелепого и постыдного намека, будто бы его Анюта изменяет ему с пионером из соседней квартиры… Тут Постма заснул.
Спалось Постме плохо. То он просыпался от ударов гонга, возвещавших конец каждой картины, то от выстрелов, то от раскатов грома, воя пикирующего бомбардировщика, сирены пожарной тревоги, звона секир, на которых он, Постма, фехтовал с теткой из Синих Липяг, и, наконец, от того, что на ногу ему упал толстый том либретто.
Действия на сей раз не было, зато на занавес проецировалась надпись: «Седьмой акт. Зрители читают либретто, потому что поставить этот акт на сцене в том виде, в каком он написан автором, невозможно по причинам морального, технического и финансового порядка, а также в силу общей невразумительности».
Постма пролистал либретто, но загадочного седьмого акта не нашел: страницы, где он должен был быть, общим числом 115, оказались выдраны с корнем. Последний раз Постма проснулся в зале перед самым концом. Постма на сцене стоял голый и синий под душем и, неумело прикрываясь рукой, размышлял о своем предстоящем изобретении. Деверь смотрел на него и пил кофе. Внезапно Постма (на сцене) закричал: «Эврика! Крандапея!» — и провалился в люк. Неизвестно чей деверь спокойно допил кофе, заглянул в люк, выругался, сплюнул и сказал: «Конец!»
Упал занавес.
Постма в ярости побежал искать администратора. Долго бегать ему не пришлось. Администратор сидел в буфете с усатой женщиной и ел бутерброды с синтетической зернистой икрой.
— Послушайте, это же Бог знает что такое! — вскричал Постма.
Сидевшие за столом переглянулись: таких сильных выражений в устах приблудян они еще не слышали.
— Верно, — пробасила усатая женщина, которая оказалась и не женщиной вовсе, а пожилым трагиком. — Вы же и виноваты. Написали ахинею, мы теперь расхлебывай.
— Хоть объяснили бы, что такое «Крандапея»! — рыдал Постма.
— Вот именно это мы давно хотели у вас спросить, — мечтательно ответил администратор. — Да видим, смысла нет спрашивать. В общем, знаете, нам собираться пора. Заварили вы кашу, друг наш синий, нечего сказать, Еще в газетах пропечатают. Так что запакуем сейчас декорации, уложим реквизит — секиры вот и петарды неиспользованные — и в путь-дорогу. В наш дорогой Бурляндск. Здесь все равно сбора не сделаешь, а там хоть Шекспира поставим. Там, знаете, «Много шума из ничего» любят. У вас же, драгоценный вы мой, при всем нашем к вам уважении, совсем даже наоборот: много шума и — ничего. Прощайте, милейший.
— Стойте, стойте, — бормотал Постма. — А крандапея? Не может быть, чтобы без крандапеи. А подарки обещанные?
— Ах да! Разве что подарки… — Администратор задумался. — Что бы вам такое подарить? Чтобы на всю жизнь запомнили… — Он переглянулся с усатым женщиной, и та еле заметно кивнул головой. — Вот что. Забирайте-ка вы этот театр. Нам он не нужен, у нас в Бурляндске другой есть, почище этого. А вам, может статься, пригодится. Берите, берите, не бойтесь. Вы же хотели подарок.
— Вы, что ли, с ума сошли? — Постма подумал, что над ним шутят, и попытался улыбнуться. Однако улыбка не получилась, так… тик один. И фиолетовый пот на висках.
— Берите, берите. И прощайте. — Администратор тоже улыбнулся, но очень хитро — одними щеками. — Пошли, ребята.
И труппа исчезла.
А Постма остался в своем собственном театре и решительно не знал, что же с ним теперь делать.
Ничего не придумав, он погасил в театре свет, запер его на огромный висячий замок и отправился домой.
О том, что было дома у Постмы, когда он вернулся туда после представления в четвертом часу утра, лучше умолчать. Заметим только, что после хитроумно заданного вопроса о пионере из соседней квартиры Постма едва не получил по голове спектрометром, лишился теплого жениного бока и лег спать на полу в прихожей, положив под голову сборник «Земля и Сфера», выпуск третий, самый толстый из всех.
А утром он получил повестку. Комиссия по моральной ориентации ЦЕТИ приглашала его явиться в десять ноль-ноль на предмет выяснения обстоятельств. Невыспавшийся и потому мрачный Постма по вызову прибыл, захватив с собой на всякий случай удостоверение о том, что он родился на борту космического корабля «Сфера», свидетельство о браке, справку о временной нетрудоспособности и пятилетней давности вырезку из местной газеты. Вырезка представляла собой заметку, набранную петитом. Там сообщалось об устном журнале в Доме чтения, и в числе собравшихся был назван приблудянин Постма, который четыре часа подряд читал руководства по эксплуатации детских игрушек и ни разу не сбился, чем немало всех удивил.
Комиссия о газетной заметке знала.
За большим столом сидели четверо мужчин в тяжелых синих пиджаках и неопределенного возраста пенсионерка в вязаном комбинезоне.
— Постма? — спросил первый мужчина.
— Он самый, — отвечал Постма. — Читатель и изобретатель Постма.
— Это нам известно, — ни к селу ни к городу вставила пенсионерка.
— А скажи нам, Постма, — сурово начал второй мужчина, — каким образом ты вдруг завладел домом номер пять по Духанному переулку?
