От такой наглости у товарища Сталина чуть инфаркт не случился. Очухался вождь и немедленно приказал произвести на даче у Жукова обыск.
Лукич посмотрел на меня внимательно. Похоже, что-то там соображал. Потом махнул рукой и выпалил:
— Я в этом обыске участвовал. Мать честная! Чего мы там только ни нашли! Золотых часов одних штук тридцать. Целые завалы колец, кулонов, золотых цепочек, пригоршни серёг с бриллиантами. Серебряных вилок и ложек семьсот пятьдесят штук, триста тридцать чернобурых лисиц, три километра мануфактуры, сорок огромных ковров, шестьдесят картин в золочёных рамах, драгоценные сервизы примерно на тысячу предметов и даже, как сейчас помню, семь аккордеонов с художественной выделкой. Всего и не упомнишь!
Когда товарищу Сталину об этом доложили, он усмехнулся и сказал: “Потому он столько людей и угробил, чтобы ни с кем делиться не пришлось”. И отправил Жукова в Свердловск, где тот с горя женился. А весь штаб его приказал посадить за перерожденчество, поскольку у всех штабных на дачах, если и было чуть поменьше наворованного, чем у их начальника, то не намного.
Помнится, допрашивал я одного генерала из окружения Жукова. Спрашиваю: “Шестьсот серебряных ложек, вилок и других столовых предметов вы также украли?”
“Да, украл”, — отвечает.
“Зачем?” — искренне удивляюсь я, — можно подумать, что к вам ходили сотни гостей. Зачем вы наворовали столько столовых приборов? А четыреста пар женских чулок, восемьдесят пар обуви, триста предметов одежды? Вы, что, торговать собирались всей этой добычей?", — продолжал я допытываться, искренне пытаясь понять их мотивы. “Торговать я, конечно, не собирался, — признавался генерал, но всё это наворовал частично сам при активном участии жены”.
Вот такой это был народец. Жуков и в Свердловске отличился, когда погнал солдат в одних гимнастёрках через эпицентр ядерного взрыва. Из сорока тысяч человек через пять лет в живых осталось пять тысяч, а ещё через пять — одна тысяча. А всем им во время испытания было в среднем по двадцать пять лет.
Ты понимаешь теперь, почему Ленин в зону сбежал? Он сбежал от психологии этих людей: пусть рушится мир, но у меня чтоб было семьсот серебряных ложек! Правда, самого Ильича в другую сторону зашкаливало — пусть ни у кого ничего не будет! Только у меня! Это и есть основы ленинизма. Основы сталинизма другие — каждому по фуфайке, ложке и пайке. И не думай, что это началось только после войны. Тон этому всему первыми задали ещё Дзержинский и Дыбенко. Тот с девками не желал спать иначе, чем на постели князя Юсупова. Сам-то Ленин больше любил аккредитивы на предъявителя.
Когда ещё они спорили по формуле социализма “от каждого по способностям, каждому по потребностям”, Дзержинский разъяснял товарищам, что они вульгарно понимают понятия “способность” и “потребность”.
“Способность”, — учил товарищ Дзержинский, — это индивидуальное государственное задание каждому работнику, проверка выполнения которого возлагается на государство. Для этой цели надо создать специальные комиссии в составе трёх человек”. “А “потребность”, — вторил ему товарищ Дыбенко, — это оформленный органом социальной защиты перечень продуктов, одежды и прочих благ, который государство гарантирует каждому, при условии реализации способностей”. Вот так-то.
— Лукич, — вступил я в монолог ветерана, — получается что-то вроде двух трибуналов: пока ты на воле — о твоих способностях судят партком, администрация и профком; если ты под следствием — твою судьбу, а по терминологии Дыбенко — твои потребности, — решает судебная тройка! Гениально.
— В том-то и дело, что гениально. Просто разное понимание смысла простых слов даёт такой эффект: руководство присвоило себе право определять и способности, и потребности своих граждан, а граждане всю жизнь борются за преуменьшение своих способностей и преувеличение своих потребностей.
— Да это же целая философия наоборот! — воскликнул я. — Лукич, да ты, я смотрю, прямо корень проблемы — почему мы не хотим нормально работать — ухватил.
— Ничего тут нового я не открыл. Это философия природы, если хочешь знать. По этим законам все хотят жить, но не у всех получается.
Руководителям нашей страны была предоставлена прекрасная возможность поэкспериментировать на территории, заселённой двумя сотнями миллионов подопытных единиц. Но руководство, теперь всем понятно, оказалось не на высоте. Слишком много было отдельных недостатков у отдельных руководителей. В общем, у всех были свои недостатки. А народ они не то, что людьми, даже просто млекопитающими не считали Что-то вроде управляемых тараканов, которых можно давить по любому поводу и просто так. Иногда назло какому-нибудь оппоненту из ЦК партии. Не сделали, как я просил, — вот вам, пожалуйста, двадцать тысяч умерло от голода, утонуло в болоте, подорвалось на минах, сгорело на каких-нибудь полигонах.
А когда надо, то не двадцать тысяч, а двадцать миллионов. Если бы, конечно, сталинский план захвата всего мира удался, то в этом был бы хоть какой-то смысл. Но после крушения плана все эти штучки только загнали страну в самое дремучее средневековье с двумя ядерными бомбами, купленными у американцев.
К чему я тебе всё это рассказываю? Чтобы тебе яснее стало всё последующее.
В этой истории есть ещё один герой. Это главнокомандующий Советским Военно-Морским Флотом адмирал Кузнецов Николай Герасимович. Но о нём я расскажу позднее.
Значит, еду я на “шевроле”, смотрю, куда меня везут. Сначала думал — на Лубянку, во внутреннюю тюрьму. Гляжу — нет, в другую сторону.
Охнуть не успел, мы уже в Спасские ворота проехали. Охрана даже на остановила, а, напротив, все взяли под козырёк. Ясно, что приветствовали не меня, а знатную машину, в которой я восседал.
Подкатываем к дому правительства. Шофёр дверцу открывает и говорит:
“Пожалуйста, товарищ полковник. В этот подъезд. Там вас ждут”.
Открыл я массивную дверь с надписью “От себя” на медной табличке и очутился в просторном холле со стандартной красной дорожкой № 7, бегущей по мраморному полу к мраморным ступеням двухмаршевой лестницы.
В холле нервно ходит взад-вперёд какой-то тип в двубортном костюме и галстуке.
— Почему опаздываете? — нервно взвизгнул он при виде меня, — вас же предупредили, что… Вам же приказали… Вы хотите, чтобы…
Я не успел ему даже ответить, что никто меня ни о чём не предупреждал и ничего мне не приказывал, как он схватил меня за рукав и потащил, но не вверх по лестнице, а в какую-то дверь сбоку и запихнул в огромную кабину лифта.
— На лифте придётся ехать, — тяжело дыша, с укором произнёс он, — а нам с вами не положено… Если заметят, то…
