– Пойдем покурим, что ли? – я никогда не хотел думать о том, что она сказала. Мне хотелось опровергнуть ее слова, обозвать ее дурой, но я понимал, что в чем-то самом грустном она права.
– Нет уж, давай спать, – она закрыла глаза и повернулась ко мне спиной.
А я лежал и думал, что, может быть, все это возвращение к истокам и поиск корней, всего лишь попытка человеческой психики объяснить необъяснимое. Как будто если ты придумал название происходящему и подвел под него теорию – ты покорил реальность и можешь ею управлять. Если кто-то творит чудеса, то он просто обязан дать им объяснение – иначе чудо вызывает страх, а творящий его превращается в угрозу. Привычный мир дает трещину, и сквозь нее наружу лезут ночные кошмары, и ты понимаешь, что на самом деле никогда не имел власти над происходящим – это оно владеет тобой.
Может быть, поэтому Бог не любит чудеса. Любое чудо – это оскорбление твари Творцом, марионетки – кукловодом. Это как рывок за ошейник: напоминает, кто ты на самом деле. Поэтому великие чудеса вызывают неблагодарность, а Творящий их – рабский страх и ненависть.
Вообще, чуда хочется, когда денег не хватает или здоровье ухудшилось. А чудеса другого толка – раздражают. Чудеса должны приносить пользу – вот девиз человечества. Они имеют право поднимать достаток и улучшать здоровье, а еще они зачем? Если бы я был Богом, я отказался бы творить на таких условиях.
– Аида, а сколько тебе лет?
– Человеческих? Считается, что шестнадцать. А так – не знаю. А что?
– Ты слишком много знаешь.
– Твой отец был хорошим учителем, – она поднялась и уселась, подогнув под себя колени. – Иногда мне даже казалось, что он мне почти не противен, что я могу даже простить его. Но он любил секс, когда я сверху. Это потому, что все, кто его окружал, всегда были снизу. Под ним. И за это я ненавижу его.
Она вдруг рывком откинула с меня одеяло и, внимательно рассмотрев меня, провела кончиками пальцев от моей подвздошной ямки через грудину и живот к самому паху.
– У тебя совершенное человеческое тело, Сережа. Тебе повезло.
Я схватил ее за руку и притянул к себе, так что ей пришлось упереться другой рукой о подушку, чтобы не упасть на меня.
В ее глазах не было ни желания, ни отвращения, губы приоткрылись, обнажив краешки белоснежных зубов, а волосы упали мне на лицо.
Я видел, как майка обтягивает ее грудь, выделяя соски, тепло ее тела жгло меня через влажную ткань.
Я замер, ища в глазах девушки правду. Но в них все было мертво, как в покинутой лаборатории, и я понял, что если сейчас я возьму ее тело, я потеряю навсегда ее саму.
Я отпустил Аиду и подвинулся, позволяя ей лечь. Она усмехнулась и откинулась на подушку, больно хлестнув меня волосами по глазам.
Мы лежали в темноте, тяжело дыша, как после драки, и я подумал, что отразил ее первый удар. Или прошел первый тест – понимай как угодно.
– Ты можешь убить меня?
– В драке – наверное, нет. Но неожиданно – да, конечно. Я знаю, куда нажать. А могу просто зарезать тебя во сне.
– Почему тогда ты не убила отца?
– Испугалась. Я представила, как будет больно, когда меня поймают, и не смогла. Я боюсь боли. На этом свете я боюсь только боли – потому что это единственное, что связывает меня с жизнью.
– Хреновая из тебя Юдифь.
– Уж какая есть.
* * *
С утра мы пили кофе. Аида готовила завтрак – овсянку с апельсиновым джемом, тосты и сок. В континентальном духе.
– Это отец тебя приучил?
– Почти всему, что я умею, научил меня он. Я живу с этим. С этим придется смириться и тебе.
– Тоже мне Пигмалион фигов.
– Мужчины общаются с женщинами двумя способами – пользуются как вещью или владеют как животным. Во втором случае они могут ее чему-то научить. В первом будут просто пользоваться. Пока вещь не придет в негодность.
– С тобой трудно разговаривать. Но прикольно.
Аида пожала плечами поставив передо мной тарелку с кашей, уселась напротив и принялась за свою порцию.
– После завтрака пойдем.
Я уже забыл, куда собирался вчера, и возвращение к реальности пробудило во мне легкий дискомфорт. В целом все было так, как говорила Аида. Я готов заниматься чем угодно, лишь бы не жить.
Вход в лабораторию был под кроватью. Мы откинули дверцу и начали спуск по узкой крутой лестнице, сваренной из арматуры.
Мы оказались в помещении, больше всего напоминавшем деревенский погреб, тем более что по стенкам были развешаны полки, на которых красовались банки с разносолами. Но Аида прошла мимо них и, отодвинув какой-то мешок, наклонилась над металлической панелью с кнопками. Она снова набрала код и толкнула дверь от себя.
– Добро пожаловать в ад, – она усмехнулась и пропустила меня вперед.
В полной темноте мы двигались по темному тесному коридору, напоминающему проход между кают на небольшой частной яхте.
– А почему мы не зажигаем свет? – поинтересовался я у Аиды
– Потому что он здесь красный. Мы сразу же ослепнем и не сможем идти. Другого здесь нет – специально на тот случай, если вдруг крыса сбежит из клетки.
Неожиданно в одну комнату дверей вообще не оказалось. Я приотстал и заглянул в нее. Там было пусто, только в глубине у самой стены стояла огромная медная статуя.
– Ну, чего ты там застрял? – Аида обернулась, ожидая меня у других дверей.
– Да тут фигня какая-то, и индийскими благовониями разит как в дацане.
– Во-первых, благовония здесь китайские, а во-вторых, это не дацан, а совсем ему противоположное.
– В каком смысле?
– В смысле – это статуя какого-то китайского небожителя.
– А на фига она тут?
– Профессор всерьез увлекался Китаем, даже язык выучил. Вот и устроил себе комнату для медитаций.
– Может быть, здесь он и хранил самое ценное? Под алтарем, так сказать.
– Может, и хранил, только здесь ни шкафов, ни сейфов. Стены простукивать будем?
– А что – это идея!
– Иди ты в пень с такими идеями. Пошли, нам в кабинет надо. Там он работал, – и Аида потянула меня за рукав.
Дверь в кабинет оказалась через одну и тоже, как ни странно, была открыта. Аида зашла первой и включила обычный свет. Размером комната была как полтора купе в поезде. У стены справа стоял стол, офисное кресло на колесиках откатилось к противоположной стене, которая вся была заставлена стеллажами с книгами и папками, между которыми весьма рискованно теснились штативы с пробирками и колбами.
Я огляделся. Бункер Гитлера, судя по кинохроникам, выглядел веселее. Воздух здесь безнадежно пропах все теми же благовониями, отчего мне мучительно захотелось на свежий воздух.
