Он обходит нас кругом, победитель в этом раунде, и тычет в меня пистолетом.
– Вставай. Иди.
Две негодующие женщины пребывают в молчании. Удивительно, поскольку можно было бы ожидать, что мы будем похожи на свистящие чайники, в которых бурно кипит вода. Эсмеральда как будто приклеилась к моему боку, тащится рядом, замедляя шаг, когда я это делаю, и останавливаясь, когда останавливаюсь я, что происходит не так часто, как хотелось бы.
– Не останавливайтесь, – говорит он.
– Нам нужно попить.
Пауза.
– Хорошо.
Самое ценное сокровище Греции никогда не упоминается в туристических проспектах. Родниковая вода, стекающая с гор, подается в краны, встречающиеся там и тут. Они торчат из богато украшенных мраморных или каменных стенок. Первой подходит Ирина. Потом Эсмеральда. Швейцарец показывает, что я должна наполнить для него бутылку, что я и делаю. Затем я пью за моего ребенка и за себя. Утолив жажду, мы идем дальше.
Еще в церкви швейцарец забрал мою карту. Названия населенных пунктов, которые Ирина читает на дорожных указателях, не те, что должны быть. Я догадываюсь об этом по ее взглядам, которые она украдкой бросает на меня. Солнце, как и раньше, встает там, где должен быть восток, и садится там, где должен быть запад. Мы по-прежнему идем на север, но по прибрежной дороге, жмущейся к морю.
– Почему мы идем по этой дороге?
Он не отвечает.
Можно догадаться почему. Он обеспокоен тем, что мы встретим Ника, одного или, может быть, с кем-нибудь еще. Он боится нарваться на засаду. О своих планах я ему рассказывала совсем немного, только в общих чертах, поскольку была вынуждена действовать скрытно, сосредоточив все свои внутренние силы на выживании и достижении своей цели. И эта моя намеренная скрытность принесла ожидаемые плоды, которые не могут не радовать: не имея точного представления о моих намерениях, он вынужден действовать, исходя из предположений.
– Я не думала, что швейцарцы трусливы.
– Я не труслив, американка.
– Расскажи мне что-нибудь.
– Что ты хочешь услышать?
– Почему ты ведешь нас на север? Почему не назад, в Афины?
– Я хочу добраться домой. В Швейцарию.
– Что же ты здесь делаешь? Италия ближе к Швейцарии.
– Мои дела тебя не касаются.
– Чушь собачья. Ты сделал так, что они теперь и мои тоже. Если ты собираешься меня убить, хотя бы объясни, что происходит.
– У меня здесь есть кое-какие дела.
Он не видит моих поднятых бровей, потому что идет позади меня.
– Теперь нигде не осталось никаких дел.
– Ты ничего не знаешь, американка.
Он поднимает руку, тыкает дулом пистолета Ирине в щеку.
– Что случилось с ее лицом?
– Ожоги. Несчастный случай в детстве.
– Они выглядят свежими.
– Сгорели на солнце.
Я не выдаю секрет Ирины и продолжаю идти.
Она благодарит меня позже, когда швейцарец отходит отлить к стене автозаправочной станции. Я сжимаю ладонь женщины, жалея, что втравила ее в происходящее, но при этом эгоистично радуюсь, что я не одна.
Приходит ночь, а также все, что ей сопутствует; дневные заботы уносятся прочь. Она пришла не с пустыми руками, у нее для нас подарок: маленький отель, словно белое ванильное пирожное, прижался к изгибу дороги. За кованой оградой плавательный бассейн, притворившийся болотцем, прикрылся гниющими листьями и плесенью. Эсмеральда ждет, пока мы бродим внутри. Швейцарец идет позади нас. Всегда за спиной и с пистолетом в руке.
Внутри – мертвецы. Они лежат на белоснежных когда-то в прошлом простынях, обретя последний приют далеко от дома. Даже бриз не в состоянии унести этот удушающий запах смерти в море.
– Выносите матрас на улицу, – бросает швейцарец.
Мы берем двуспальный матрас из пустого номера. Кровать аккуратно застелена, и мы, ничего не трогая, несем его туда, куда хочет швейцарец. Наконец матрац упирается в железный забор. Я жду, что наш мучитель распорядится принести еще один, но он молчит.
– Это для нас? – спрашиваю я.
– Да.
– А как же ты?
– Такие удобства нужны лишь бабам и слабакам.
Меня едва не тошнит от его слов.
– Спасибо.
Он зло смеется.
– Вам нужно отдохнуть. Скоро мы будем в Волосе.
Какие у тебя могут быть там дела, мерзавец?
Мы с Ириной делим не только постель, но и наручники: швейцарец не оставляет никаких шансов. Этой ночью Ник ко мне не приходит. Я слишком глубоко погрузилась в сон, завернувшись в свежие простыни и положив голову на подушку, мягче которой я не видела в жизни. Надеюсь, он меня простит.
– У вас неприятности, дамы? – спрашивает нас русский и представляется: – Я Иван.
Он в плавках. Для человека, живущего в умершем мире, незнакомец выглядит прекрасно. Здоровый, не истощенный, хотя и слишком худой.
Дуло пистолета сильно давит мне в спину.
Я улыбаюсь, надеясь, что мои слова звучат убедительно:
– У нас все в порядке. Спасибо за заботу.
– Куда вы направляетесь?
– Проведать родственников за Волосом. Вы знаете, где это?
Он чешет затылок, оглядывается через плечо.
– Да, по этой дороге.
– Как…
Моя голова взрывается, барабанная перепонка растягивается до возможного предела. У Ивана нет времени осознать сюрприз до того, как пуля пробивает его правый глаз. Он валится на землю, навсегда оставшись дружелюбным и участливым. Навсегда русский.
Прижав ладони к ушам, я ору на убийцу:
– Что с тобой, мать твою? Что? Он только хотел помочь. Что за проблема у тебя в голове?
Швейцарец обходит меня, пинает Ивана ботинком.
– Иди.
– Волос, – читает Ирина на дорожном указателе.
Торжественный хор не возвещает о появлении города или нашем прибытии в него. Он просто возникает над пыльным маревом, лабиринт бетонных глыб различных геометрических форм. «Либо принимайте меня таким, как есть, либо уходите, – говорит он. – Мне все равно». Возможно, я приписываю этому городу свои субъективные переживания, густо окрашивая сомнением многоквартирные коробки с безлюдными балконами. Мои собственные страхи делают его угрюмым. Пустующие кафе, выстроившиеся в ряд вдоль пешеходной набережной, как будто насмешливо вопрошают: «Неужели люди, эти ничтожные существа, думают, что они выдержат?» Корабли и лодки, постепенно тонущие в гавани, словно повторение того, что было в Пирее. Здесь они погрузились в воду немного ниже, словно устали сопротивляться силе земного притяжения и соли. «Арго» ожидает на своем пьедестале аргонавтов, которые уже никогда не отправятся в плавание.
Странно ощущать родство с объектами, созданными из металла, но в своих костях я чувствую такую же тяжесть, которая как в зеркале отражается в их покорности водной стихии. Хотя, в сущности, металлы происходят из земли, да и наши тела тоже превратятся в землю, когда станут нам больше не нужны, так что, возможно, у нас есть общий предок. Некоторые люди более упруги, чем другие, а некоторые металлы мягкие, как плоть.
