Сара
Он подсаживает нас в автобус, потом помогает выйти, и дальше мы идем вместе — рядом, но не касаясь друг друга. Я сошла с ума. Я сошла с ума, мне надо держаться от него подальше. Только куда мне еще деваться? Кто в этом восьмимиллионном городе впустит меня к себе?
— Вот тут мы и живем, — говорит он. — О, свет включили.
— Здесь?
Он останавливается у домика-новостройки. Три окошка горят — веселые желтые квадратики, одно внизу, два наверху. Домик совсем крошечный. Спереди короткий забор и металлическая калитка, с которой облезает краска. Сад набит садовыми скульптурами — каменными гномиками, ветряными мельницами и прочей фигней. Адам замечает, как я на них пялюсь.
— Это бабуля, — объясняет он. — Она у меня слегонца того.
— А, ясно.
Адам открывает калитку, и я качу коляску по тропинке. Он толкает входную дверь, но она заперта, так что он лезет за ключами. Потом наступает такой момент, когда он заходит внутрь, поворачивается за порогом и берется за перед коляски, чтобы втащить ее по ступенькам, и я опять думаю: Господи, что я творю? Куда угодно, только не сюда, с кем угодно, только не с ним! А он смотрит на меня сверху вниз и берется за коляску, с него течет, и он улыбается. А я думаю: ничего, можно и тут побыть, можно и с ним. Это же только до завтра.
Мы затаскиваем коляску в прихожую. Мия спит, закинув ручки за голову.
— Можно мне в ванную?
— Конечно, она прямо по лестнице. Бабуля, наверно, спит наверху.
— О, спасибо.
Сара уходит, а я завариваю чай и обшариваю шкафчики — ищу, чем бы ее угостить. Шаром покати, только старая пачка печенья и банка томатного супа.
Когда Сара спускается вниз, то выглядит уже лучше, чем когда уходила.
— На голове у меня черт-те что. Драный еж, а не прическа, — говорит она. — Состригу все на фиг.
— Хочешь, прими ванну, вода уже нагрелась. Вымой голову и посмотри, что получится.
— Ванну? Правда можно ванну?! У Винни вечно горячая вода кончалась…
Она оглядывается на коляску в прихожей.
— Я ее постерегу, буду тут, если она проснется, — говорю. — Все будет нормально. — Понятия не имею, как обращаться с маленькими. — Тебе, наверно, чистая одежда нужна. Хочешь, найду что-нибудь. Бабулино, не мое. — При мысли о ней в моей одежде у меня внутри все тает.
— Нет-нет, не нужно. Просто ванну.
— Сейчас устрою, — говорю и лечу наверх. Плещу пену для ванны под струю из горячего крана. Комната тут же наполняется сладкой химической вонью. Лезу в шкафчик, добываю самое лучшее полотенце. В смысле, большое и чистое.
— Спасибо.
Сара стоит на пороге. Она шла за мной.
— Да ладно тебе. Есть хочешь? У меня тут суп…
— Да. Честно говоря, умираю с голоду.
— Сейчас разогрею. Поешь после ванны.
Тут мы протискиваемся мимо друг дружки, и я не сдерживаюсь и торможу рядом с ней. Она махнет городом, гарью и машинами и немытой кожей. Кайф. Она так близко, что мне бы даже шевелиться не понадобилось, чтобы поцеловать то местечко, где шея переходит в плечо.
— Спасибо, — повторяет она, и я понимаю, что ей неловко, тесно, она хочет, чтобы я ее пропустил.
Вот я и ухожу, и при этом старательно не думаю о том, как она не спеша раздевается, как ступает в пенную воду, ложится и закрывает глаза… Нет уж, я заставляю себя заняться нормальными делами, открываю банку с супом, выливаю в кастрюльку. Потом кладу открывашку и наваливаюсь животом на кухонный стол, притискиваюсь взбесившимися причиндалами к твердому пластику. Меня всего колбасит. Не думай об этом. Не ходи туда. Только я все твердею, твердею, твердею, потому что думаю только о том, как бы вжаться кое во что другое, мягкое, податливое. Рот заливает слюной, я закрываю глаза и прислушиваюсь к шорохам наверху: как ее кожа скрипит о пластиковое покрытие ванны, когда она устраивается поудобнее, как включается душ, как булькает вода в сливе и по трубам.
Вода сливается. Блин! Она помылась и сейчас придет!
Встаю — да где там, вскакиваю. В голове слегка плывет.
Не подавай виду. Разогревай суп, быстро.
Зажигаю газ под кастрюлькой и только успеваю схватить полотенце, чтобы занавесить перед штанов, как появляется Сара. Она обмоталась одним полотенцем, а другим повязала голову, как тюрбаном. Выглядит совсем малявкой — никакой косметики, просто чистая розовая кожа. Розовые ноги, розовые ступни, розовые руки, розовые пальцы. Что-то я к такому не готов. Она видение, ангел. Не могу глаз отвести.
По-моему, она не замечает, что со мной от нее творится.
— Правильно ты сказал, — говорит она, промокая волосы, — шмотки у меня грязнющие. Можно одолжить что-нибудь? Твое, например.
— Ага, ага, сейчас принесу.
Суп едва не перекипает. Отворачиваюсь, чтобы налить его в тарелку. Дружок мой так и выпрыгивает из джинсов, приходится занавешиваться полотенцем, даже когда я ставлю тарелку с супом на стол перед Сарой.
— По-моему, хлеба у нас нет. Могу поискать крекеры, — говорю.
— Не надо. Все прекрасно. А ты поешь?
— Нет, спасибо. Пойду поищу тебе одежду.
В своей комнате я отыскиваю подходящую футболку и спортивный костюм, но что касается трусов — не могу же я дать ей свои, они не годятся. Рыться в бабулиных вещах тоже не дело. Начнем с того, что она спит в своей комнате, да даже если бы не спала — нет, лучше сразу застрелиться.
Тащу охапку шмоток вниз. Мия проснулась, и Сара держит ее на руках и показывает ей бабулину дребедень на каминной полке. Глаза у Мии совсем круглые. Она задевает ладошкой полированную деревянную шкатулку, которая стоит на самом видном месте. Сара отступает на шаг.
— Не трогай, Мия, — говорит она. — Не трогай эти красивые штучки. — Тут она хмурится. — А что это, кстати?
— Прах моего прадедушки. Бабуля без него никуда.
Сара отходит еще на шаг, морщится:
— Фу.
— На, — говорю и протягиваю ей одежду, — посмотри, подойдет? Пока мы твою постираем.
Мия слышит мой голос и поворачивает голову. И тут она весело взвизгивает. Мы этого не ожидали. Не успев ничего подумать, я протягиваю к ней руки.
— Можно, я ее возьму? — спрашиваю я Сару. Она прибалдела не меньше меня.
— Да, наверное.
Беру тяжеленькую Мию в руки и неловко держу.
— Придержи ей голову сзади, чтобы не запрокинулась. — Сара берет мою ладонь и кладет как надо.
Лицо малышки у моего плеча. Я выгибаю шею, чтобы разглядеть ее.
— Привет, — говорю.
Она пристально смотрит на меня. Сердце опять сжимается — ее число как удар. Почему такое крошечное, такое красивое существо должно умереть?
Мия трогает мне лицо — на обожженной стороне — и вдруг крепко хватает за щеку.
— Мия, нельзя так делать, ему так больно! Дай, я возьму ее.
Сара шагает ко мне, хочет забрать Мию.
— Нет, ничего-ничего, мне не больно.
Это я вру. Один пальчик попал как раз в незажившее место, но я хочу подержать ее еще немножко. Никогда в жизни не держал на руках таких маленьких. Это прямо волшебство. Может, только она одна такая, не знаю. Она не ежится, не пугается моей рожи, а просто смотрит.
Когда я гляжу на Сару, она улыбается — в первый раз за сегодня. Я вообще в первый раз как следует вижу ее улыбку. Лицо у нее стало совсем другое.
— А ты умеешь с ней обращаться, — говорит Сара. — Ты ей нравишься. Обычно она орет как резаная, когда я даю ее кому-нибудь подержать.
— Ну я же настоящий мужчина, — говорю я. Это я шучу, но на самом деле чувствую себя прямо героем.
Тут мы слышим шаги на лестнице, и появляется бабуля. Глядит сначала на коляску, потом на Сару в полотенцах.
— Боже, боже, полон дом народу, — говорит она. — Это еще что такое?
Сара опять сутулится — уходит в глухую оборону.
— Здрасьте, — говорит она. — Меня зовут Сара.
— Вы та девушка из больницы. Которая расписала стену.
— Это моя бабушка Валери, — говорю. — Вэл. А бабуля даже не улыбается. Глядит на меня,
и лицо у нее становится серое.
— Адам, положи ребенка. Ты с ума сошел?
— Да ничего, баб, я ей нравлюсь.
— Положи ребенка!
— Перестань, баб!
Она подходит ко мне и собирается забрать у меня Мию. Мия перепугалась. Она утыкается мне в плечо.
— Баб, ты чего?! Ей у меня хорошо!
— Я — чего?! Это ты — чего! Ты же видел картину, ты знаешь, что будет!
Тут мы с ней смотрим на Сару.
— Да-да, я понимаю, — говорит она, — ну, пока-то можно. Сегодня можно.
Бабуля разворачивается к ней:
— То есть вы хотите, чтобы она к нему привыкла, доверяла ему, сама попросилась к нему на руки первого января? Так?
Сара морщится:
— Нет, что вы… я не знаю. Не знаю!
— Зачем вы пришли? — Бабуля говорит жестко, чтобы не выдать, каково ей на самом деле. Я-то понимаю, это она завелась, потому что в панике, но Сара этого не знает. Нагнать страху бабуля умеет и сейчас разошлась по полной.
