Огонь.
Потом эту стихию начинает тушить холодный душ общего быта и каждодневного неприукрашенного трения. Начинается власть Воды. И длится она еще семь месяцев. А если брак устоит, не размокнет и не утонет под сим остужающим напором, власть над ним берет плодоносная стихия Земли. Два да семь – девять. Начинаются дети.
Рожать, разумеется, не возбраняется никому и через пять, и через десять лет после заключения брака, если есть на то обоюдные возможности и общее желание. Но считается, что знак Земли властвует над мужем и женою ровно три года. Потом его сменяет знак Дерева. Семья перестает быть суетливой и недолговечной травой, торопливо лезущей из земли, и становится крепким стеблем, могучим стволом, пустившим корни и поднявшимся, чтобы зеленеть и ветвиться, всерьез и надолго.
И наконец, если брак не распадается за десять деревянных лет, над ним простирает свои несокрушимые крыла Металл. Дальше вступают в силу уже иные, более частные степени: серебряная годовщина, золотая годовщина; ну а если Господь, Аллах или кто еще наделил супругов из ряда вон выходящим долголетием – то и ванадиевая, и иридиевая…
Моменты перехода от одной стихии к другой – самые опасные для семьи. Понимающие супруги ведут точный календарь совместной жизни и в эти дни стараются быть друг с другом особенно нежными и уступчивыми; вслух не говоря ни слова о причинах такого поведения – зачем говорить о том, что общеизвестно, – чудеса изобретательности проявляют, дабы потешить близкого человека поелику возможно: подарком ли нежданным, путешествием ли долгожданным… да хоть чем.
А в тяжкий день перехода от Огня к Воде обязательно творят благодарственные жертвоприношения там, где когда-то повстречались.
Всех этих тонкостей прекрасная варварка Жанна, конечно, не знала, да и знать не могла; Богдан и не обольщался. Но сам-то он был, слава Богу, человеком культурным. И подготовился ко дню, коим начиналась девятая седмица их странного супружества, загодя.
Все получилось как нельзя лучше. В несколько смятенных чувствах вернувшись от Мокия Ниловича, Богдан, отобедав и успокоившись, уговорил Жанну поехать кататься.
– Погода какая, посмотри, Жанночка! В наших широтах столь яркий день – редкость… Поехали?
Поехали.
А в просторном гараже под их двадцатиапартаментным особняком Жанна с ее истинно галльским темпераментом и безупречным чувством прекрасного уж не могла не обратить внимания на неожиданно возникшую по соседству с потрепанным «хиусом» Богдана и своим заморским «феррари» новенькую сверкающую повозку небесно-голубого цвета – напевного и глубокого, как первый гул колокола в рождественскую ночь. Удивительно изящные, хотя и, на аскетичный вкус Богдана, несколько кричащие о собственной породистости очертания разительно отличались и от неброской уютности «хиуса», и от зализанной европейской сплюснутости. Почти не отличаясь от соседей по размерам, новая повозка выглядела рядом с ними как императорская яхта рядом с рыбачьими катерами.
– Какая! – восхищенно произнесла Жанна. Неизбывная женская страсть ко всему блестящему и чистая, совсем непредосудительная зависть к неизвестному владельцу вдруг возникшей роскошной игрушки мигом засветились в ней, ровно стосвечовая лампочка под шелковым абажуром, расписанным видами священных гор. Жанна подошла, присматриваясь внимательнее, вплотную к незнакомой повозке. – Никогда еще не видела такой…
– Это «тариэль», – сказал Богдан. – Последняя модель, три месяца назад пошла в серию. Скорость до пятисот ли[12], движок вдвое экономичнее твоего «феррари»…
– Дорогая, наверное?
– Довольно дорогая, – уклончиво сказал скромный минфа[13]. Значительная прибавка к жалованью, воспоследовавшая сразу за награждением Богдана званием Всепроницающего Зерцала, оказалась весьма кстати.
– Смотри-ка! Ключ торчит. Какие вы все-таки в Ордуси беспечные… Интересно, – Жанна с любопытством оглянулась на двери гаража, словно ожидая, что сейчас сюда спустится неизвестный владелец молниеносно пленившей ее сердце повозки, – чья это?
Всех соседей по дому она уже знала наперечет, и ясно было, что сейчас молодица лихорадочно перебирает в уме их фамилии, финансовые возможности и транспортные потребности.
– Твоя, – просто ответил Богдан. Жанна окаменела. Потом растерянно посмотрела в лицо мужу.
– Что?
Богдан смущенно улыбнулся.
– Твоя, – повторил он. – Что ты по сию пору на своей италийской ездишь, ровно какая-нибудь гокэ.
– Богдан… – потрясенно проговорила Жанна.
– Сегодня началась девятая седмица нашей совместной жизни, – торжественно проговорил Богдан. – В этот день у нас принято делать подарки.
Жанна, забыв о драгоценной повозке, порывисто шагнула к нему. Прижалась, спрятала лицо у него на груди, обняла. Коротко прошуршал ее плащ – и в просторном гараже вновь стало совсем тихо.
– Ты лучший из людей, – шепнула Жанна.
«Во всяком случае, не худший, – без ложной скромности подумал Богдан. – Но как бы я это мог тебе показать, если бы не прибавка?»
Они остановились на набережной возле Благоверного сада – как раз в том месте, где два месяца назад, ища стоянки, юркий «феррари» скользнул перед носом «хиуса». С охапкой купленных по дороге роз в руках Богдан выбрался из «тариэля», который, восхищенно осваиваясь, от самого дома осторожно вела Жанна – и, отделив одну розу от остальных, выпустил ее из пальцев.
– Богдан! – Жанна, уже ушедшая на несколько шагов вперед, вовремя обернулась. – Ты розочку потерял!
И метнулась подобрать.
– Не трогай, – сказал Богдан, едва видный за ворохом алых роз. – Я нарочно. Ведь именно здесь я тебя в первый раз увидел. Это… ну… вроде как жертвоприношение. Если цветок лежит ни с того ни с сего посреди улицы – всем сразу понятно, почему. Никто не возьмет. Пока не завянет.
Неторопливо, бок о бок, они пошли по чистой и ухоженной, как дворцовый паркет, аллее к Жасминовому Всаднику.
Воздух под хлесткими лучами солнца все же потеплел к середине дня. День сиял. В Благоверном саду, пользуясь погожей шестерицей, гуляли и стар, и млад. Мамы с колясками, дедушки с внуками, ученые с книгами, женихи с невестами, молодежь с гитарами…
– А вот здесь я впервые всерьез обратил на тебя внимание, – сказал Богдан, когда они приблизились к постаменту. Святой князь Александр на вздыбленном коне грозно и гордо смотрел вдаль, распаленный битвою конь топтал копытами образину гадюки в католической тиаре… все как два месяца назад. Все как двести, триста, четыреста лет назад…
