– Мо! Ло! Дец! Бей давай! Шайбу-шайбу! Ура-а-а!
– Эт-то… Тебя кто пустил? – рыкнул начальник кадров.
Девочка замолчала, показала всем «нос», свистнула, опрометью кинулась к двери, мелькнула красным платьем и исчезла.
Лена смотрела на Костылева с ненавистью и громко дышала, губы ее презрительно кривились. Он повернулся и побрел к выходу. Оказавшись на улице, остановился, апатично подумав, что до конца рабочего дня еще больше часа, к тому же он забыл спрятать хвост и оставил в лаборатории шляпу, которой обычно прикрывал, выходя из института, рога. Надо было возвращаться назад. Через вестибюль…
«А-а, плевать!» – решил он. И зашагал к метро.
Народу на улице было уже порядочно – кончилась работа в соседнем учреждении, но никто не обращал на Костылева особенного внимания. Только одна старушка неуверенно перекрестилась, да двое пижонов затеяли кинематографический спор.
– Бездари. Совершенно не умеют делать грим, – брюзгливо цедил один, кидая на Алексея Петровича сбоку презрительные взгляды, – да и костюмчик – самодеятельность из Чухломы. Завал. Ну разве это рога? Смех и рыданье! Уж лучше купили бы на бойне – нормальные коровьи. По госту. Или хоть достали импортные, что ли. Достанут они… Жалеют валюту, жмотье.
– Не скажи, – спорил его приятель, – натурализм сейчас не в жилу. Искусство должно быть условным. Помнишь Высоцкого в Гамлете{134}? Нет, не погано, не погано…
Они обогнали Костылева, и он успел еще узнать, что его приняли за актера Любшина{135}. В другое время был бы польщен, но теперь… Теперь нарочно замедлил шаг, чтобы не слышать их уверенных, хорошо поставленных голосов. Неприятны ему были эти громогласные «хозяева жизни», он даже остановился, чтобы они ушли подальше, и вдруг услышал за спиной гулкий приближающийся топот нескольких пар ног. Обернулся. Двое юношей стремительно догоняли его, волоча за руки давешнюю девчонку в красном платье, ноги девчонки едва касались тротуара, панама съехала на лоб. У ребят лица были будто знакомые – ну конечно! – вчера Костылев их, голубчиков, видел. В вестибюле с этой… Жанной д’Арк. Тот чернявый в патлах все махал рукой. Гриша и… Арчибальд, что ли?
– Алексей Петрович, стойте! Срочное дело! Надо обсудить! – затарахтел Гриша, чуть не сбив Костылева с ног. Тарахтел он с такой скоростью, что Алексей Петрович с трудом угадал смысл, потому что услышал только: «Ксейптрич! Стойт! Срочнодел! Надосдить!» Костылев растерянно пожал плечами, и тогда второй, бородатый, с большим достоинством протянул ему руку:
– Аскольд, – сообщил он. – А это – Григорий. Он у нас темпераментный господин. Не надо так дергать физиономией, Гриша, нос отлетит. Напрочь.
При этих словах девчонка захохотала и села на асфальт.
– А это вот, – Аскольд ткнул пальцем ей в макушку, – наш друг и помощник. В какой-то степени даже благодетель. Друг мой, сделай милость, встань, поздоровайся.
Девочка вскочила с земли и протянула Костылеву жесткую и грязную пятерню.
– Гаврила, – сипло произнесла она.
Гриша опять возбужденно затарахтел, на этот раз с такой скоростью, что Костылев не понял ни единого слова.
– Он хочет втолковать, – перевел Аскольд, снисходительно посматривая на приятеля, – что наш Гаврила – отрок мужеского полу, а платье и весь маскарад – всего лишь камуфляж.
– Кон-спи-ра-ци-я! – заорал Гаврила как резаный и сдернул панамку, под которой оказалась стриженая под ноль ушастая голова огурцом.
– Хорошо вас всех Ленка уделала? – мальчишка подмигнул Костылеву и прицельно сплюнул, попав в мусорную урну.
– Гаврила! Прекрати этот моветон, – морщась окоротил его Аскольд. И пояснил: – Воспитываем сообща – сирота, брат нашей Елены.
– Родит нет! Погиблавтомбилкатасрф! – вмешался Гриша.
– Григорий! Диван лез анфан!{136} А ты, Гаврила, ступай назад, продолжай наблюдение.
– Есть занять пост! – Гаврила тотчас умчался, успев, однако, дернуть Костылева за хвост.
– Нелегкий характер… – Аскольд смотрел мальчику вслед. – Отец и матушка год тому погибли в автомобильной катастрофе.
– Ну, мне пора, – выдержав необходимую паузу, Костылев протянул Аскольду руку. Он чувствовал, что количество острых ощущений на сегодня уже давно превысило для него предельно допустимую норму.
Однако Гриша с Аскольдом были на редкость настойчивые юноши. Борцы.
Через пятнадцать минут все трое сидели в маленьком кафе на соседней улице, стилизованном не то под рыбацкую таверну, не то под трюм – с потолка свисали сети, витражи в окнах изображали гад морских подводный ход, столы были деревянные, некрашеные, а вместо стульев – ящики, про которые Аскольд авторитетно сообщил, что это – рундуки. Они с Гришей держались здесь завсегдатаями, с официантом, одетым морским стюардом с пиратским оттенком, поздоровались за руку, назвав его Колей, в меню даже не взглянули.
Чем кормишь, отец? – спросил Аскольд, и Коля сказал, что рыбы, как водится, нету, есть лангеты, но он не советует, имеется также люля-кебаб, но – для гостей нашего города, а вот шашлык неплохой, тоже вообще-то не блеск, но кушать в крайнем случае можно.
Гриша тотчас принялся тарахтеть, официант, кивая, записывал.
– Остальное как всегда, – сказал Аскольд. Коля еще раз покладисто кивнул и вскоре принес салаты и бутылку минеральной воды «Полюстрово»{137}, оказавшейся на вкус водкой обыкновенной.
– Этого здесь вообще не подают, – понизив голос, сообщил Аскольд, – приходится идти на военные хитрости. Григорий, разливай.
Гриша разлил. Выпили. И сразу, не закусывая, по второй.
Медленное тепло растекалось по телу Костылева. Хорошо, что он согласился пойти сюда, вместо того, чтобы гнить в одиночестве и жевать постылую мойву в томате. Вообще во всем этом что-то есть… И ребята симпатичные. Гриша вон даже тарахтеть перестал, сидит разомлевший, очки снял, лицо детское. А Аскольд – тот же просто красавец! Этакий аристократ из раньшего времени.
Подошел Коля с шашлыками, что-то сказал Аскольду на ухо, и тот заулыбался.
– Просит познакомить с вами, произвели сильное впечатление.
Костылев встал, и они с Колей церемонно пожали друг другу руки.
– Со съемок? – Коля уважительно смотрел на рога Костылева. – А я вас видел в фильме «Щит и меч»{138}. Моя любимая кинокартина!
Костылев хотел возразить, но Гриша незаметно толкнул его ногой, и он промолчал.
– Пускай себе воображает, что вы киноартист, – сказал Гриша, когда сияющий официант скрылся. Выпив, Гриша стал говорить вполне раздельно и понятно, как все люди.
– Он у нас тщеславный, Николаша, имеет эту слабость. Не будем лишать человека иллюзий, – поддержал его Аскольд. – За кого это он вас принимает?
