– Что это?
– А вот что!
Аида со всей силы грохнула копилкой об пол, во все стороны брызнули черепки, а в груде мусора, осколков и серебряных коллекционных рублей тускло сверкнуло золото.
Аида жадно схватила его, и в руке у нее оказался огромный сине-голубой камень, властно сжатый рукой из чистого золота. Камень отбрасывал лучи, как маленькая холодная звезда, и даже полуслепой лампочки хватило, чтобы вызвать в его непостижимой глубине таинственное мерцание.
– Что это? – тупо повторил я, хотя знал ответ.
– Это символ верховной власти над Гильдией, медальон Великого Магистра!
Аида почти кричала, захлебываясь от восторга, и тыкала в меня огромным сапфиром.
– А при чем здесь дембель?!
Но на этот вопрос мне никто так и не ответил.
– Все это, конечно, прекрасно, – заметила Аида, наблюдая, как я, всласть налюбовавшись камнем, запихиваю его в карман. – Но выхода-то по-прежнему нет.
И мы снова как дурачки принялись дергать остальные запертые двери. Подустав от этого бессмысленного занятия, мы завалились в профессорскую молельню и в изнеможении плюхнулись на пол. Эйфория от находки сменилась апатией.
– Теперь все должно быть хорошо. Все должно измениться, – Аида твердила слова, как заклятье. – Ты ведь нашел камень.
– Ты что, тоже веришь, что при помощи этого камня крысы могут стать людьми? Ты веришь и поэтому хочешь, чтобы я догадался, как он работает? Да? Тебе тоже нужен преобразователь? – волна раздражения захлестнула меня, и я схватил Аиду за плечи: – Тебе-то он зачем? Или тебе мало того ада, в котором ты жила? Ты хочешь стать такой же? Ты хочешь стать человеком?
– Я хочу бессмертную душу.
– Дура.
Я шмыгнул носом и утер его рукой. От восточных благовоний у меня начался насморк.
– В этой жизни зло всегда наказывается слишком поздно. Когда уже ничего нельзя исправить, – Аида хмыкнула. – Какой в этом смысл?
– Ты думаешь, что, обретая бессмертную душу, ты дотянешь до правосудия?
– Я думаю, что зло в этой жизни наказывают только тогда, когда у того, кто его совершил, нет ни единого шанса на блаженную вечность.
– А как же ад?
– Мы носим его внутри. Тех, кто вырастил его в себе, просто оставляют в нем. И все.
Я снова пошмыгал носом и чихнул.
– И что, так мы и будем здесь сидеть и гадать, ад нас ждет или блаженство? Выход где?
Я поднялся на ноги и подошел к идолу. Превосходное бронзовое литье – все, что я мог сказать об этом памятнике китайской культуры. Страшно веселый дедушка стоял на трехпалой жабе, держа перед ее носом дырявую китайскую монету. Дедушка был худ, оборван, с отвисшими грудями и впалым животом.
К статуе была прикреплена музейная бирка, поверх которой налепили голубой стикер с выдающимся по смыслу высказыванием, которое я прочел трижды, но так ничего и не понял.
«Лю Хай, бог монет, даоский пантеон» – гласила надпись на бирке. «Скульптура эпохи правления династии Сун» – прочел я там же. А на стикере излагалась мудрая мысль: «Ибо тот, кто не имеет формы и не действует, способен измениться как угодно. Вот что такое путь».
– О Господи, а это еще что за ересь? – я повторил афоризм, но ничего не прояснилось.
– А-а, это один из тех, кто изобрел пилюлю бессмертия. Он входит в свиту бога богатства Цай-Шэня, – вяло ответила Аида, глядя в пол.
Я изумленно уставился на нее.
– А это ты откуда знаешь?
– Твой отец весь мозг мне вынес этой гребаной мифологией. Знал ведь, сволочь, что я все запоминаю, и издевался.
У меня под ложечкой заклубился холодок.
– Он знал, что ты ничего не забываешь? Что это значит?
– У меня память особенная. Так получилось. Побочный эффект эксперимента. Я помню любую информацию. Конечно, мозг всегда все помнит. Только обычный человек этой памятью пользоваться не может, если только не под гипнозом. А мне, чтобы извлечь информацию, нужно просто произнести одно из слов, содержащихся в ней. Ну, это похоже на поиск в Интернете. Набираешь слово, а на тебя высыпается куча фигни. Ассоциативная память – кажется, так это называется. Или еще какая-то. Иногда эта штука в голове срабатывает.
Она по-прежнему сидела на полу, прислонившись к стене и сложив руки на согнутых коленях. Я видел, что ей до точки невозврата осталось немного. Воздух постепенно делался хуже и хуже, нестерпимая вонь от курений поглощала остатки кислорода.
– А что еще ты помнишь про этого старикашку?
– Однажды один из восьми бессмертных Люй Дун-бинь явился к нему и наставил его на Путь. Этот Лю Хай проникся учением, стал юродствовать, сочинять песни и трактаты, плясать и все такое. Однажды его учитель велел ему опустить в колодец привязанную на веревке золотую монету, чтобы поймать своего злейшего врага, переродившегося в жабу. В прежней жизни этот враг страшно любил деньги, был жадиной и стяжателем. Жаба впилась в монетку, ее вытащили и прибили. Конец сказочке.
– А Лю Хай?
– Что Лю Хай? Изобрел пилюлю, съел ее, превратился в журавля и улетел на небо, а его бездыханное тело осталось на земле.
– Хорошенькое бессмертие. Помер он от своей пилюли. А потом уже добрые люди журавля приплели, чтоб не позорить уважаемого человека.
– А хрен ли нам, помер он или нет? – голос Аиды звучал все тише, и это пугало.
Обидно было помереть вот так, с медальоном в кармане, прямо над выходом… Стоп. Почему я подумал «прямо над выходом»? Потому что, осел, выход отсюда может быть только вниз. Инженерия такая. Вверх-то куда? Копали вниз. Значит, выход должен быть в виде люка или лаза, а вовсе не в виде дверей. Уже что-то.
– Аида, до меня дошло! Выход под нами!
Аида подняла на меня усталые глаза.
– Почему?
– Потому что с точки зрения инженерных коммуникаций выйти отсюда возможно только через подкоп. Если сверху бетон, копают вниз, детка! Я гений!
Во взгляде Аиды появилась некоторая осмысленность.
– А еще выход под нами, потому что это единственная комната, где не занят пол и в которой нет дверей! Она всегда открыта, и ее не перекроет никакая блокировка!
– Ты точно гений, только где выход-то?! – она вскочила на ноги. – Может, отдерем ковролин?
– Вряд ли профессор после использования хода каждый раз делал ремонт. Надо искать как-то по-другому!
– А может, ход под этим монументом?
– Может. Но как его сдвинуть?
Несколько минут мы, пыхтя и обливаясь потом, обнимали проклятого даоса, пытаясь сдвинуть его с места. Но веселый старикашка ехидно улыбался нам раскосыми глазками и беззубым ртом, а жаба жадно разевала свою бездонную бронзовую пасть.