Но в Советском Союзе наступал заключительный период его существования, притом без какого-либо внешнего или ядерного вмешательства.
Наступил период последней стадии существования страны, строившей социализм в отдельно взятой стране, сверхдержавы, ядерный потенциал которой остался при ней, несмотря на все произошедшие изменения. В великой стране из угла противоречий сами родились те силы, которым суждено будет все изменить, как это и было предсказано в катренах Нострадамуса:
Мятеж в октябре, как гигантский валун,
Всей тяжестью ляжет на плечи народа.
И семьдесят лет, и три года, семь лун
Нести ему гнет в ожиданьи свободы.
Но не надо думать, что на этом кончатся все тяготы народные…
Когда свобода личности
Зависит от наличности,
Успех народовластия —
От общего несчастья.
Когда в развал, в растащенность
Рак, Лебедь, Щука тащат нас,
Когда бандитским выстрелом
Страну по струнке выстроят,
А там, вверху не парубки
Друг друга ловят за руки,
А наши первые вожди,
Увы! Хорошего не жди!..
И если так пройдет посев.
То жатва — всенародный гнев.
Автор
Новелла первая. Феномен хамелеона
Мятеж в октябре, как гигантский валун,
Всей тяжестью ляжет на плечи народа.
И семьдесят лет и три года, семь лун
Нести ему гнет в ожиданьи свободы.
Нострадамус. Центурии, VII, утраченный 49 катрен, восстановленный по фрагменту послания провидца королю Генриху II Наза Вецом
Люба встала с постели первой, не накидывая халата, нагая, уселась на стуле перед уже проснувшимся Василием Николаевичем и, улыбнувшись ему, стала набирать номер его домашнего телефона.
— Я вас не разбудила? Это я — Люба. С добрым утром, дорогая Калерия Сергеевна, — щебетала она. — Я только что примчалась на работу, а Василий Николаевич со всеми вчера приглашенными до сих пор не выходили из кабинета, заседают. Дым в кабинете плотнее ваты. Не продохнешь. Хоть бы вы на него повлияли. Себя не жалеет. А машину за Мишей я уже послала.
Василий Николаевич с недовольным видом, завязывая галстук черед зеркалом, косился на свою голую секретаршу:
— Хоть бы прикрылась чем, — буркнул он. — Натурщица!..
— Я, Вася, сторонница свободных взглядов. «Долой стыд» — передовое течение, — потягиваясь и кладя телефонную трубку, вызывающе заявила она.
— Однако это не следует из марксистско-ленинского учения.
— Ах, боже мой! Я и не подумала! — засмеялась Люба. — Моя философия, Вася, вся в тебе и ради тебя. Сейчас наброшу хламиду поярче. Кофе пить будешь?
— Поздно уже. В кабинет подашь. Николай Мишу отвез, сейчас за мной приедет.
— Ты пройди в свой подъезд через подвальный переход.
— Знаю. Пользовался уже.
Калерия Сергеевна, проводив младшего сына в школу, пила кофе вместе со своей дочерью, хорошенькой Варварой, которая уже с утра успела позаботиться о своей внешности. Старший сын Иван после ночных гонок по улице на мотоцикле, конечно, спит. Его сейчас не добудишься.
Муж Калерии Сергеевны партийный работник. Сама она — руководитель женского движения в области. Не часто всей семьей садятся за стол. Вот и сейчас надо торопиться на работу. Калерия Сергеевна подошла к окну и, отдергивая занавески, взглянула на улицу. К дому подъехала машина Николая, отвезшего Мишу, а из своего подъезда, не подозревая, что за ним может наблюдать жена, вышел статный и солидный Василий Николаевич.
Калерия Сергеевна горько усмехнулась: «Не начал еще стареть, самец! Гоголем держится». Ей давно уже были известны все его хитрости. «Но сколько наглости у этой Любки! Звонит, будто она уже на работе, а сама сейчас выскочит из соседнего подъезда, подгадает, чтобы второй секретарь Бирюков, с которым она кокетничает, с собой захватил, шлюха!» «Мужики все — павианы, — продолжала она размышлять. — Это у них в природе, ради размножения с помощью многих самок. У французского короля Людовика XV особый министр был, ведающий метрессами. Стоит ли нарушать семейное благополучие из-за какой-то Любки-метрессы! Куда опаснее Варин роман с безусым молодчиком, который ни к чему не способен. Любовь? Какая там любовь! Не больше, чем запрограммированное природой влечение самца к податливой самке. Борьба за выживание вида. Спустя какое-то время по завершению природного задания наступит охлаждение. Таков весь животный мир. А человеческий требует еще условий для создания семьи. Терпели же французские королевы всяких «маркиз де Помпадур»!» — успокаивала она себя, спускаясь по лестнице.
Из соседнего подъезда выскочила Люба, столкнувшись в дверях со вторым секретарем обкома Бирюковым.
Он, худенький, щуплый, во всем явно уступающий вальяжному Ромову, уже укатившему в обком, увидев Любу, заулыбался:
— Если не возражаете, подвезу.
Люба привычно нырнула на заднее сиденье. А Федор Ильич — она знала — тоже не сядет рядом с шофером, а устроится около нее, блаженствуя от ощущения ее тела и запаха подаренных им же духов.
В приемной первого секретаря собрались все городские власти. Об утреннем заседании Люба еще накануне оповестила каждого из приглашенных.
Василий Николаевич со строгим лицом, кивком отвечал на приветствие входивших в кабинет.
Все расселись за длинным столом, и Ромов открыл заседание.
Второй секретарь вошел в приемную, где уже сидела, прихорашиваясь, Люба, и спросил:
— Как сам?
— Дает жару, — ответила Люба. — Сегодня особенно.
— Это что? Телеграмма? Ему? Давайте я передам, — сказал Федор Ильич, беря со стола бланк, и, взглянув на его содержание, довольно улыбнулся.
Он вошел в кабинет, когда первый распекал директора завода атомной энергетики.
— Ты что думаешь, Петр Петрович, если у тебя все засекречено, то я не знаю о твоем отставании? Дожидаешься, когда я в разговоре с тобой перейду на истинно русский язык… — и он разразился такой многоэтажной бранью, что все присутствующие переглянулись. (Василий Николаевич позаимствовал эти выражения у вышестоящих руководителей и считал этот стиль проявлением высшей деловитости.)
— И не думай, Петр Петрович, что тебя защитит прямое подчинение министру. На партучете ты у нас состоишь, мигом партбилета лишишься. Тогда и министру твоему нужен не будешь. Подтягивай своих. План превыше всего! — Он отхлебнул кофе из чашки и продолжал: — Пора заняться твоими инженерами. Определить, почему срывы допускаются.
Тучный директор завода краснел и бледнел, слушая обращенную в свой адрес речь первого секретаря, встал и, заикаясь от волнения, сказал:
