…Город Чернобыль и Припять, населенные пункты вокруг АЭС будто вымерли. В их обжитых домах, в покинутых квартирах все осталось на своих местах, даже впопыхах брошенные недопитые чашки чая, кое-где горели днем электрические лампочки. Но нигде не осталось ни души, словно страшная эпидемия уничтожила все население. И только зараженные вещи напоминали об исчезнувших жильцах: их одежда, мебель, утварь, да бездомные собаки, воющие на пустынных улицах.
Постепенно шаг за шагом решались проблемы по вывозу, размещению эвакуированных, обеспечению их продуктами, необходимыми вещами, медицинской помощью. Тысячи людей занимались ликвидацией последствий аварии. Сотни из них заплатили за нее своим здоровьем, десятки — жизнью, сколько еще неизвестного ожидало всех. Эвакуация была проведена.
Ромов справился с поставленной перед ним задачей, его действия были даже отмечены как успешные, учитывая его недавнее назначение. Он был, наверное, один из немногих, а может, и единственный, кто извлек пользу из небывалого несчастья, размеры которого все увеличивались с каждым днем.
Когда много времени спустя его дочь Варя принесла домой и показала журнал с фотографией родившегося в зараженном районе ребенка без рук и ног, говоря: «Посмотрите, какое у него прелестное личико. И за что ему такое несчастье?!», Ромов нахмурился и сказал:
— Да, может, это от патентованных лекарств, которыми женщины на Западе уродуют свое потомство?
— А двухголовые телята? — нашлась Варя. — Коров не заподозришь в употреблении зловредных средств.
— Лес рубят, щепки летят, — не сумел ничего другого сказать Ромов.
Теплым летним вечером на скамеечке бульвара Шевченко в Киеве сидели, тихо беседуя, два седовласых человека.
Проходивший мимо милиционер, взяв под козырек, обратился к ним:
— Диды, будьте ласковы, на траву не ступайте. По радио объявляли, дюже опасно.
— Мы знаем, — потерев лысину, ответил ему один из стариков. — Спасибо. Вот, Саша, где привелось снова встретиться, и в какое тяжкое время, — обратился он к своему собеседнику.
— А помнишь, Федя, то есть твое академическое превосходительство, как мы в одиннадцатибалльный шторм попали на «Куин Мэри»?
— Да, теперь, брат, здешний шторм похлеще того будет. Его баллы еще и не определены.
— Хорошо, что мы теперь встретились, у меня по этому поводу кое-какие мысли появились…
— Какие уж там мысли, когда такое допустили!
— Вот-вот, и я говорю, «допустили». Нельзя строить атомные станции на поверхности Земли.
— А где же их строить? В Космосе, что ли?
— Нет. Там они тоже опасны. Произойдет подобная авария, и все на Землю радиоактивным дождем выльется.
— Что же, ты против мирного использования атома?
— Мирный-то атом, может, опаснее военного. Военный под круглосуточным контролем, а тут…
— У нас инспекторы МАГАТЭ. Они строгие.
— Они, по существу своему, только гастролеры.
— Но техника не может быть абсолютно безопасной. Контроль нужен!
— Да. Самолеты падают, поезда сталкиваются, корабли тонут, происходят и другие катастрофы, но Земля при этом остается в целости, а каждая серьезная атомная авария — незаживающая рана планеты.
— Ну, ты как всегда, загибаешь!
— Ничуть!
— Человечество все равно энергией обеспечивать надо.
— Знаю, знаю, что ты в числе первых энергетиков нашей страны, поэтому и делюсь с тобой своими мыслями.
— Только, брат, без фантастики. Не обижайся, но я ее не терплю.
— Ты вроде того знаменитого дирижера, который на гастролях, дирижируя местным оркестром, все время морщился. «Первая скрипка» озабоченно спросил его на репетиции:
«Маэстро, вам не нравится наш оркестр?»
«Что вы! Я восхищаюсь вашими виртуозами».
«Мы не поняли вашу трактовку?»
«Я не встречал более чутких музыкантов».
«Вам не нравится программа?»
«Как можно сказать такое о Бетховене!»
«Тогда почему же вы все время морщитесь?»
«Видите ли, коллега, я терпеть не могу музыки».
— Неудачный пример. Я ученый, а потому чуждаюсь фантастики.
— Но без фантазии нет наук!
— Ладно, фантаст, выкладывай свои выдумки.
— Напротив, это очень реалистично. Атомные станции нужно строить, но только… под землей.
— Нет! Ты неисправим! Ты же инженером был! Должен знать, что подземные и земляные работы самые дорогие. Это какие же средства потребуются?
— Не больше, чем потери от одной атомной катастрофы.
— Ты думаешь?
— Не сомневаюсь. Вот посмотри, — Званцев стал чертить на песчаной дорожке палочкой. — Вертикальные шахты с километр глубиной уже существуют, а подземные залы для реакторов можно строить такими, как станции метро. Необходимо защитить их металлическим панцирем от проникновения воды и газов, вроде метана. И ставьте внутри свои реакторы. Если даже взрыв произойдет, скажем, на глубине пятьсот метров — это не будет угрожать жизни на планете.
— А турбогенераторы?
— Можно на поверхности оставить, и пар, нагретый энергией реактора, из его теплообменника к турбинам по теплоизолированной трубе сам поднимется. Отработанную, охлажденную воду по другой трубе можно подавать вниз, по пути крутя под огромным напором подсобную гидротурбину, которая восполнит потерянную паром при подъеме энергию. И вода опять попадет в тот же теплообменник. Конечно, для упрощения можно разместить все это и в уютном подземном зале. Меньше хлопот.
— Все продумал?
— Может быть, и не все, но принцип вполне ясен.
— Что ж, пиши докладную. Только не нам, а прямо в Политбюро. Нас вызовут — посмотрим. И не забудь цифрами все обосновать.
К беседующим старикам снова подошел милиционер:
— Извиняйте, диды. Вы, случаем не из зоны? Може, ночевать негде?
— Спасибо, дорогой. Верно угадал, из зоны. Только на ночевку мы уже в гостинице устроились.
— Це добре! — успокоился милиционер и напомнил: — Долго-то не гуляйте, сейчас это вредно, ступайте до гостиницы.
В гостинице рисунок, начерченный на дорожке, возобновился на бумаге и в виде докладной записки писателя-фантаста был направлен прямиком в Политбюро, а некоторое время спустя попал па стол заместителя заведующею промышленным отделом товарища Ромова.
Василий Николаевич долго изучал его, особенно резолюцию под рисунком: «Принять, выслушать, успокоить».
«Послушать можно, а успокоить-то чем, если человек не понимает, что такое затраты!»
Ромов вызвал для поддержки Фирсова и пригласил в кабинет уже ждавшего в приемной неравнодушного деятеля культуры.
— Мы ознакомились с вашими размышлениями, товарищ Званцев. Интересное произведение на этом материале сможете написать.
— Оно уже написано самой жизнью, и, к несчастью, трагическое, — хмуро отозвался писатель.
