В этот момент Андрей неожиданно понял, что не случайно оказался тут, среди этих людей, что – как и в той ситуации, когда Йолка забраковала двух его коллег и выбрала его, так и сейчас многое зависит от его инициативы и искренности. Он понял, что Томас, Ганс, Тай, Майя, и другие пришедшие люди, и Йолка – они могут сейчас снова, еще раз круто изменить его жизнь, если он сможет им доказать, что он им подходит, что он не лишний, что он достаточно интересен для них, и что-то надо сделать, но что именно? И достаточно ли он сам искренен сейчас с собой? Не обуяла ли его мания величия, желание принадлежать к кругу избранных? Он снова и снова обводил глазами лица сидящих за столом, и наблюдал за собой – что он испытывает? Соперничество? Хватательный рефлекс? Желание обладания чем-то таинственным? Он не мог поручиться наверняка, что всего этого не было, словно легкая дымка стояла между ним и его переживаниями, и это приводило его в отчаяние, и все же успокаивало то, что пусть даже если что-то из этого и было, это явно не доминировало, это было рудиментарным отростком, который хотелось стряхнуть и ампутировать, а главное, что преобладало, что ширилось и захватывало его всё более прочной хваткой, это интерес, это симпатия, это желание сотрудничества, желание узнавать и прикасаться к тайне, и снова возник тот привкус преданности, который он испытал так ярко в самолете.
– Там видно будет, – наконец произнес Томас и кивнул Майе.
– Я просто прочитаю это как отвлеченную историю, – пояснила Майя, – как будто некий наблюдатель смотрел на все происходящее, имея уникальную возможность как под микроскопом различать и рассматривать не только события, но и восприятия присутствующих там.
"Большой зал обкома КПСС, город непонятен, зал наполнен людьми, которые рассаживаются по своим местам, люди выглядят настороженными и мрачными, но в то же время, встречаясь глазами друг с другом, преувеличенно вежливы и добродушны.
Приближаюсь к человеку, сидящему в первом ряду – склонив голову к соседу, они о чем-то едва заметно шепчутся. Поздно, уже снова сидят смирно. Возвращаю время немного назад, слушаю разговор
– Подсидит Абрам-то нашего Иван Дмитрича…
– Да ты что, да нет, невозможно это, куда ему. Иван Дмитрич – он же сормовский, он же с двенадцатого наш, большевик!
– То-то что с двенадцатого, говорю тебе, Абрам на него зубы точит, слух есть…
– Ну не может быть, Василий! Иван Дмитрич (выпучивает глаза) – он же весь наш Урал поднимал. Он же (понижает голос до хрипа) член ЦК уже больше десяти лет!
– Тише… (бросает коротко взгляд вокруг, отстраняется, затем снова – еще тише) – дурак ты, смотри куда ветер дует, вот Абрам смотрит, нос у него длинный, и ты смотри, не будь дураком… сейчас чем выше сидишь, тем больнее падать, всё, точка, я ничего не говорил, а ты в общем смотри – тебя я слышал в замы прочат, не иди, слышь? Не иди! Пойдешь, и тебя заодно… к Абраму ближе держись…
Все окончательно расселись, из президиума какие-то лозунги, плохо различаю…
– … когда враги рабочего класса убили товарища Кирова, то и тогда…
– … чтобы неповадно было… ударить всей мощью рабочего кулака…
Хаотический поток мыслей – мы не стали определять адресатов, задача была ощутить атмосферу в целом:
– … почему снова о Кирове?… зачем снова кулак появился… под кого-то копают… враги рабочего класса… Абрам…
– … твердо стоять на позициях Советской Власти… берут на себя слишком много…
В этот момент – громкий возглас "да чтоб тебя!".
В зале – гробовая тишина.
Вскрикнувший – молодой парень, лет двадцати пяти, с лицом, не лишенным минимального движении мысли. Возвращаем время назад, приближаемся – в руке у него книжка, сосед неловко поворачивается, судорожный спазм от неловкой позы, удар локтем, и книжка отлетает в проход, невольный возглас "да чтоб тебя!" – и тут же волнами – страх, растерянность, глаза окружающих пялятся вовсю, докладчик с трибуны замолчал, и все-все смотрят сейчас на него. Парень одеревенел от страха и неловкости, и вдруг – встает. Он сам не понимает, почему он встает, возможно сработали инстинкты, вбитые еще в заводском училище, когда провинился и учитель требует, что ты встал, вот ноги его сами и сработали, он встал и теперь стоит посреди целого зала, битком набитого людьми, и все замерли, все понимают, что что-то происходит.
– Да чтоб тебя, значит…, – повторяет парень, сам уже не соображая – что он делает, и ни сесть не может, ни стоять не знает зачем, а знает он только, что стоит он тут посреди ответственных коммунистов, а еще знает он, что смотрят на него еще и глаза ответственных работников НКВД, и понимает он, что прервал он выступающего, а выступает-то не кто-то там, а сам Иван Дмитрич, орденоносец, и значит вся "тройка" сейчас смотрит на него во все глаза… ох, не к добру ввели эти самые "тройки", не вовремя.
И растерянность нарастает, и надо ну хоть что-то же делать, если вот так стоять, так подойдут и заберут, и всё…
… надо брать его, у нас лимиты по первой категории не закрыты… и по второй тоже… что же происходит, почему он встал… почему его не берут… ну не сам же он тут торчком торчит, молодой ведь, зеленый, значит надоумили умные люди…
Не только у парня нерешительность, все думают – что сиё значит? Посреди отчетно-выборного, встает посреди доклада о врагах, которые убили Кирова, о задачах трудового народа, и чьего доклада – сам Иван выступает! НКВД сидит, как будто ничего не происходит, неспроста! И не просто встает, а матерится! Да нет же, такого быть просто так не может, вы что, это же обком, это же событие года, значит… господи, что это всё значит?
Человек, стоящий на трибуне, обливается холодным потом. Он тоже недоумевает – что происходит? С чьей санкции этот молокосос перебил его так грубо? Почему НКВД бездействует, ведь явная вражеская провокация, но если органы молчат, значит – одобряют, если одобряют, то как же тогда…
В президиуме шок и недоумение. Тот же вопрос – с чьей санкции, но сейчас даже не это уже важно, а важно другое – как правильно себя повести?? Надо решаться срочно, немедленно, и чтобы другие не опередили, и чтобы не выпасть из обоймы, и чтоб не переборщить, и надо показать свою зрелость. Метания, у кого-то подскочило давление, кто-то почти в предынфарктном состоянии, и все так быстро, минуты не прошло!
… президиум молчит, значит санкционировано… брать его нельзя, он же с чьей-то санкции, получится что мы помешали врага выявить… чекисты выжидают, значит в курсе, значит нельзя медлить!…
– Товарищи! – Из-за длинного стола президиума поднимается розовощекий коротышка. – До каких пор будем слушать демагогию! Правильно ведь молодеешь говорит – к чертовой матери говорильню эту!
