Алли с изумлением уставилась на его преобразившуюся руку.
— Как ты это сделал?
— Я много чего умею, — буркнул Майки и в доказательство надел своё обычное красивое лицо. Всё остальное, правда, пока осталось телом монстра. Алли пришла в восторг.
— Ты можешь меняться по желанию?
— У тебя свой талант, — сказал Майки, — у меня — свой.
— А почему ты мне об этом не говорил?
— Я думал, ты ненавидишь монстров.
— Да ты никогда не был монстром, Майки! Ни тогда, ни теперь!
— Я то, чем хочу быть. Я могу стать всем, чем мне угодно.
Алли покачала головой и улыбнулась.
— Тогда — я буду любить тебя, чем бы ты ни стал, потому что под всеми этими личинами ты всё тот же Майки МакГилл.
Майки сделал шаг назад. Неужели она пытается провести его, что бы он её отпустил?
— Но… но ты же любишь Милоса…
Алли рассмеялась.
— Так вот что ты себе вообразил! Потому ты и бросил меня?
— Я видел, как ты его поцеловала…
Алли ахнула про себя — так вот оно что! Он видел их поцелуй!
— Майки, — сказала она, — ты такой дурачок! — А затем посмотрела ему прямо в глаза. — Ты — единственный. Я люблю только тебя.
Майки почувствовал, что его уши сами собой увеличиваются в размерах — как будто чем лучше он будет слышать, тем легче ему будет понять, что происходит.
— Докажи! — потребовал он.
— Идёт! — согласилась Алли. — Ну-ка, сделай из себя такое страшилище, на которое и взглянуть было бы противно, такое, чтобы хуже уже ничего не могло быть. Но давай побыстрей, мне некогда!
Майки углубился в себя, чтобы отыскать самое ужасающее из того, что таилось в его душе: самое гадостное из своих чувств, самый кошмарный из своих страхов — и вытащил на поверхность такой чудовищный, отвратительный лик, что его холуи в омерзении отвернулись. Лик, при одном взгляде на который живой человек превратился бы в камень. Лик настолько богопротивный, что ни в одном языке не нашлось бы слов, чтобы его описать.
Однако Алли не только не отвернулась, она просунула руки между прутьями, притянула ужасную голову к себе и поцеловала.
Поцелуй был само совершенство. Конечно, ему не хватало пыла, страсти, зашедшегося дыхания — всего того, что вложила Алли в тот поцелуй, что подарила Милосу, — зато здесь было нечто большее. Огонь преходящ: вспыхнет — и нет его, но поцелуй Майки и Алли знаменовал неразрывную, возможно, даже вечную связь между ними. Под конец поцелуя Майки снова вернулся в своё обычное, миловидное обличье; и в момент, когда их губы разомкнулись, он понял то, что должен был понять уже очень-очень давно: ни Милос, ни любой другой послесвет, да вообще никто ни в одном из миров — никогда не сможет встать между ним и Алли, отныне и до того дня, когда они оба встретятся с Создателем.
— А теперь, пожалуйста, Майки… Будь добр, отпусти меня! Мне нужно пойти помочь Нику!
Внезапно Майки почувствовал себя таким нагим и беззащитным перед ней, что отступил на шаг и схлопнулся, снова одеваясь в панцирь; но тут же опомнился, поднатужился и заставил свою защитную броню рассосаться. Это оказалось сложнее, чем просто изменять свои черты, сложнее, чем отрастить руку, или щупальце, или глаз, но он справился и поклялся себе, что никогда больше не будет прятаться в панцирь.
Он повернулся к своим последователям, потрясённо таращившим на него глаза.
— Постой-ка… — сказал один из них. — Но ты же не МакГилл!
Майки хотел было превратиться во что-нибудь поуродливее — приструнить подчинённых, — но передумал. Да, он может стать чем угодно, но ведь роль монстра — не единственная, а он не прочь попробовать себя в каком-нибудь другом амплуа. Поэтому вместо грозных клыков он отрастил парочку длинных белых ушей.
— Нет, я Пасхальный Кролик! — рявкнул он. — А теперь выпустите Алли из клетки!
Холуи были настолько ошарашены и сбиты с толку, что со всех ног бросились выполнять приказ начальства.
Глава 36
Невыносимый нексус крайностей
В Грейсленде едва заметно, но настойчиво пахло арахисовым маслом и бананами.
— Отлично сочетается с шоколадом! — сказала Цин, когда они с Ником ступили внутрь особняка.
Едва успев прибыть на место, Ник понял, что в этом известном на весь мир туристском аттракционе происходит что-то необычное. Полы были мягкими и твёрдыми одновременно, и куда бы Ник ни взглянул, создавалось впечатление, что у него двоится в глазах. Он хотел списать это на своё ухудшившееся зрение, но всё же предположил, что дело не только в нём.
— Место-то какое странное… — сказала Цин. — Комната смеха, что ль?
Однако Ник подозревал, что здесь нет ничего забавного ни для кого, кроме туристов. Это междуворот, понял Ник. Он подумал, что самым разумным было бы убраться отсюда подобру-поздорову… но он же сказал Мэри, что встретится с нею здесь, а он своему слову хозяин.
С ними вместе пришла группа послесветов, но Ник велел им ждать снаружи, внутрь вошли только он и Цин. Перед ребятами проходили анфилады комнат — от элегантных до нелепых; в воздухе как будто слышались дальние отзвуки бесчисленных праздников и вечеринок. Само собой, живые слышали лишь доносящуюся изо всех углов «Люби меня нежно», но и они начали ощущать проникающий неизвестно откуда аромат шоколада.
В глубине дома Ник и Цин нашли знаменитую своим дурным вкусом «Комнату джунглей» — мебель в ней была обита леопардовыми и зебровыми шкурами, лохматый зелёный ковёр устилал не только пол, но и потолок. Здесь они будут ждать Мэри.
Ник неважно себя чувствовал, и это само по себе навевало тревогу — ибо в Междумире нельзя заболеть. И всё же это правда — в юноше разгорался жар, он поднимался из самой глубины его души и излучался наружу.
Чтобы убить время ожидания, Цин беспокойно рисовала в своём блокноте бессмысленные загогулины.
— А что если она не придёт?
— Придёт.
Когда часы на стене пробили пять, а Мэри так и не появилась, Ник заволновался. Мэри никогда не опаздывала! С каждой уходящей минутой Ник чувствовал себя всё хуже и хуже.
— Она не придёт! — заявила Цин. — Пошли отсюда, у меня от этого места мурашки по коже!
— Она придёт!
Внутренний жар Ника достиг своей высшей точки; и тогда начало происходить нечто необычайное: Ник вспотел. Но когда он попытался утереться, то увидел, что это вовсе не пот. Это шоколад.
«Скорее бы уж она пришла!» — думал он.
* * *
Ник прибыл на место встречи на двадцать минут раньше условленного срока. Мэри — на десять минут позже.
Она приближалась к Грейсленду в одиночку и, судя по виду, без страха, однако в душе у неё всё замирало. Мэри боялась не Грейсленда — она опасалась собственной реакции на Ника. «Сценарий, — твердила она себе, — придерживайся сценария». Каждый играл в нём свою роль: и Спидо, и Милос со своими дружками-скинджекерами; значит, ей тоже придётся исполнить свою. Мэри утешалась мыслью о том, что в она в нравственном плане превосходит Ника, а из этого следовало, что если есть на свете высшая справедливость, сегодня она, Мэри, будет достойно вознаграждена за все свои усилия.
