Полковник Кронин выставил ладонь вперед.
– Я против распределения красных по нашим частям. Я – в принципе – за, но это должны быть отдельные роты в составе батальонов и батальоны в составе бригад.
– Нет, сэр… – Артем даже привстал. – Если так, то лучше вообще ничего не делать. Я знаю, чего вы хотите, господин полковник: чтобы в случае чего наших ребят легко можно было заставить в них стрелять. Если мы создадим отдельные подразделения, этот «случай чего» возникнет очень скоро.
– Вы забываетесь, полковник!
– Простите, сэр. Но я буду настаивать: или проект «Дон» принимается по моей схеме, или он не принимается вовсе.
Адамс поднял руки, прекращая дискуссию, потом прижал ладони к столу.
– Честно говоря, подобные мысли приходили в голову… многим здесь. Но в последнюю очередь, полковник Верещагин, такого ожидали от вас. Никто и не подумал бы предложить вербовать пленных для Корниловской дивизии.
– Именно поэтому, сэр. Именно поэтому. Я знаю, что у многих ребят появились личные счеты к советским… Но если я смогу перешагнуть через эти счеты – смогут и они.
– А сможете ли? – Адамс на минуту сковал его взглядом в упор, без отрыва.
– Если жена меня не пристрелит.
– Если вы не расскажете ей, кто автор, можете быть спокойны.
* * *
– Ты заметил, что обгоняешь меня на два бокала? – спросил Гия.
Спасибо, Князь, подумала я.
– Что, правда? – удивился Арт.
– Я сам удивился. Когда это ты начал так лихо пить?
– Это последняя, – Арт поставил пустую бутылку под кровать.
Гия, Шэм и поручик Козырев укоризненно посмотрели на меня.
– Она моя жена, а не нянька, – сказал Арт.
Теперь все вперились в него, я в том числе.
Впервые он на людях назвал меня женой.
– Ну ты и гад, – покачал головой Князь. – Мог бы и сказать.
– О чем? Де-факто мы вместе уже два года, де-юре мы пока это не закрепили.
– Так чего вы сидите? Церковь во дворе госпиталя, отец Леонид не откажет даже католику. Или ты решил перейти в веру Шэма? Три раза сказал: «Она моя жена» – и готово.
– Он сказал пока один раз, – заметила я.
– Я скажу столько, сколько нужно.
…Запах вина мешался с неистребимыми медицинскими ароматами. Пили «Солнечную долину» урожая семьдесят пятого года, ту самую, которую Константин Шалвович Берлиани специально заказал по случаю возвращения сына с Эвереста.
– Вы странные люди, – сказал Князь. – Володьке мешает жениться медицинская этика, а вам что?
– Не мне, а Тане, – поправил виновник торжества.
Медицинская этика мешала Тане Маковеевой не только выйти замуж за пациента, но и участвовать в пьянке по случаю дня его рождения. Видимо, поэтому Володя чувствовал себя не в своей тарелке.
– Не важно, кому из вас, – отмахнулся Князь. – Им что мешает?
– Князь, я не люблю, когда мне давят на шею, – сказала я.
– Шамиль, за тобой тост, – Арт явно хотел свернуть тему.
– Я как-то задумался, зачем живу… Недавно это было…
– Случается, – кивнул Владимир.
«…Так уж Аллах устроил, что всякая тварь на свете приспособлена к своему делу. Значит, и человек тоже, вот только к чему?» – подумал я. – Ведь не только же для того, чтобы жрать, пить, гадить… На машине ездить, в красивом доме жить, каждый день новую ханум иметь… И вот до чего я додумался: Аллах сотворил мир, а человек переделывает его по-своему… Значит, Аллах хочет, чтобы человек мир переделывал. Не знаю, зачем это ему, я не мулла, я простой унтер-офицер. Может, ему интересно смотреть, что получится… А может, ему разонравилось, как оно вышло сразу, а самому переделывать лень…
– Ну, мысль твоя в общих чертах понятна, – кивнул Князь. – А дальше что?
– Я подумал: если так, то значит, каждый из нас создан что-то сделать… И поэтому отказываться от деяния – наверное, грех.
– А если то, для чего ты был создан, – ты уже сделал? – тихо спросил Козырев.
– Нельзя так говорить. Когда Аллах заберет жизнь, которую дал, тогда он сам скажет, сделал ты это или нет.
– Так за что мы выпьем? – спросил Князь. – За мудрость Аллаха?
– За деяние.
Бокалы пропели песню.
– The sin of omission is a worst kind of sin. It lays eggs under your skin, – пробормотал Арт в пустой бокал.
– О! Их высокоблагородие дошли до стихов, – обрадовался Князь.
– Георгий, ну, хватит, ей-богу, меня сковородить.
– И не подумаю! – Берлиани хлопнул его по колену. – Вот теперь я с тобой посчитаюсь за весь твой пролетарский снобизм. Кто мне «сиятельством» в глаза тыкал, а? Вот теперь ты у меня попляшешь…
– Одно утешает – скоро ты тоже получишь полковника.
– Это что, кумовство?
– Замначштаба полка идет в отставку по здоровью, начштаба заступил на место Никифераки. Твое представление к званию подполковника ляжет ко мне на стол уже завтра. Я говорил с Красновым, он видит на этой должности только тебя.
– Ну, спасибо… Что, и в самом деле так хреново?
– Хуже, чем мы все думали…
– Если уже дошло до того, что мы вербуем красных… – пробормотал Володя.
По меньшей мере, подумала я, ему не придется дрессировать этих обезьян. Он дотянет в госпитале три месяца до конца офицерского контракта и уйдет в отставку не по здоровью, а по выслуге… Господи, какую же свинью нам подложил главком. Какую же здоровенную свиньищу. Хорошо, что среди пленных почти не было пилотов, а кто был – отказался вписываться в этот мерзкий проект «Дон».
– Да-а, – Князь думал явно о том же, о чем и я. – И что ударило Адамсу в макушку?
– Моя докладная записка.
Я подавилась вином.
– Вы что, шутите? – спросил Владимир.
– Нет. Автор проекта «Дон» – я.
– А чтобы мать твоя плакала! – вырвалось у Князя.
– Не сработает, Князь. Она умерла двадцать лет назад.
Мы смотрели друг на друга как потерянные – Шамиль, Козырев, Князь и я.
Не может быть. Арт не мог сделать этого с нами. Только не он.
И тут он взял меня за руку.
Нет. Именно он. Сволочь такая. Конечно же он.
– Будь это кто другой, – сказал Князь, – тут же получил бы в дыню.
– У меня был неприятный разговор в ОСВАГ, – его пальцы слегка сжались, – в ходе которого мне сказали, что я манипулятор и сукин сын. Я страшно обиделся. А потом понял, что обижаться не на что. Гия, где нам брать пополнение?
Почему-то ничто так не бесит, как правда факта. Можно наорать на Арта, но как наорешь на список потерь?
Мы маленькая страна.
Арт манипулятор и сукин сын.
Я его жена и люблю его.
А королева Анна умерла.
Мы не сказали друг другу ни слова, пока ехали домой из Симфи. Очень все-таки хотелось сказать все, что я о нем думаю, но я умею учиться на своих ошибках: когда в последний раз я с ним рассорилась, дело закончилось плохо для меня и еще хуже для него.
