Он вспомнил, при каких обстоятельствах он увидел этот сон. Этот сон пришёл к нему в салоне госпожи Зары. Туда ему рекомендовал зайти Егор. Подлечить нервы. Они очень расшалились в период дефолта. Он был там один раз. Только один раз. Так как после первого же сеанса нервы сразу пришли в норму. Ему просто дали выпить какую-то гадость, и он заснул. И проснулся спокойным и умиротворённым. И когда он спал, он видел сон. Сон, который оказался вещим. Сон, который через несколько лет, сегодня, стал явью!
— Ну что, рыжий, теперь домой, а то я, как ты слышал, по делам спешу — прервал его размышления его новый не то наперсник, не то конвоир.
— Пал Палыч, день сегодня был тяжёлый. Сначала ваш визит, потом форум, затем эта Новодворкина, будь она не ладна. Мне бы восстановительную процедуру пройти, нервишки подлечить.
— Так тебя в больничку что ли оттаранить?
— Да ну их эскулапов. Что они могут? Только анализы брать. Мне бы к госпоже Заре.
— К шлюхам что ль? Ну, ты, рыжий, кремень. Правильный мужик. Так и надо! Слушай! А давай с нами к косорылой, там же, ты слышал, молодые шлюшки будут, там каждый хер сегодня будет на боевом счету!
— Да нет, Пал Палыч, вы не поняли. Она что-то вроде ведьмы, или гипнотизерши. Она успокаивает и возвращает сон.
Видно на слове «сон» Толик как-то выдал себя. Наверное, ему на доли секунды изменила выдержка, дрогнул голос, и Пал Палыч что-то почувствовал. Он внимательно, с подозрением, посмотрел на него, и задумался. Потом достал телефон и стал звонить.
— Пробейте салон госпожи Зары. Да, что-то вроде мистики. Сновидения там какие-то. Чем занимается? Есть ли наблюдение? Не опасно ли? Да, мой клиент, хочет туда подъехать.
Через пару минут пришёл ответ. Пал Палыч его внимательно выслушал.
— Ну, рыжий, дали добро. Вроде место надёжное, среди политбомонда модное. Там мы даже пост наблюдения установили. Сейчас тебя туда отвезу, и до завтра. А то ты сегодня, действительно, взволнованным был. Пошаливают то нервишки? Вроде взрослая девочка, а перед каждым трахом краснеешь как пионерка! Что, за такой талант клиенты дополнительно платят? — хихикнул он и ласково ткнул кулаком, начавшего уже было опять краснеть, Рыжего Толика в щёку.
На Толика смотрели своими выпученными мёртвыми и слепыми глазами бесконечные ряды каких-то заспиртованных невероятно отвратительных и страшных мутантов. Трудно было понять, откуда могли взяться эти инфернальные, совершенно неземные экземпляры, настолько их исказили деградация и уродство. Некоторые из них походили на ящериц, другие на варанов, иногда встречались экземпляры похожие на каких-то раздувшихся покрытых струпьями и глубокими язвами змей, в некоторых можно было рассмотреть искажённые уродством черты млекопитающих и, даже, иногда отдалённо что-то человеческое. Некоторые монстры были совсем маленькие, другие заполняли собой всё пространство пожелтевших от времени склянок, и их мерзкие бесформенные отростки, хвосты, щупальцы, морды были буквально впечатаны в толстое стекло этих старинных колб.
Стены комнаты, в которой его расположили, были все в уходящих куда-то во тьму стеллажах, которые до самого потолка, были плотно заставленных пузатыми, одинакового размера сосудами с чудовищными экспонатами внутри.
И всех этих заспиртованных уникальных и неповторимых редкостных существ объединяло только одно — гримаса ужаса, боли и безнадёжного отчаяния зримо застывшая на их искажённых и измученных мордах. Их слепые выпученные, рвущиеся из орбит остекленевшие глаза, были полны невероятной и одинаковой для всех невыносимой тоски, с которой они, казалось, смотрели наружу. Словно процесс их заключения в эти склянки сопровождался такими невероятными мучениями, что даже, казалось, они имели не столько физическую природу, так как было невозможно представить, что нечто физическое способно вынести, и тем более породить, такую боль, какая зримо читалась при взглядах на них. Источником этой боли было что-то лежавшее за материальной гранью этого мира, что-то потустороннее, метафизическое.
Даже совершенно глухой и равнодушный к страданиям других, и вообще не ничего не воспринимающий что бы выходило за рамки его эгоистических интересов, (вот такой вот редкий и полезный талант!) Рыжий Толик, почти физически ощущал исходящее от этих, заключённых в банки существ, страдание. Казалось, что эти организмы были сгустки невероятной боли, и быть может, именно эта невыносимая, нескончаемая боль взорвала и искорёжила, их плоть, переродив их в мерзких чудовищ.
Толик сидел в кресле, которое стояло за круглым столом, покрытым чёрной скатертью. Напротив него, по другую сторону стола, располагалось другое кресло, которое было пустым. В середине стола горела одинокая свеча. Она была единственным источником света в этой мрачной комнате. Свеча горела неровно. Пламя плясало, то, почти затухая, то, резко вспыхивая вновь, разбрасывая вокруг шипящие искры. Беспокойные блики тусклого света нервно плясали на стёклах чудовищных колб. В этом дрожащем нервном свете и игре матовых отсветов, казалось, что обитатели чудовищных склянок живые. Чудилось, что они стонут, тяжело кряхтят, ворочаются, корчатся в страшных судорогах. Упираются, своей изломанной плотью что есть силы в стены толстого стекла, пытаясь его проломить. Преодолеть отделяющую их от мира преграду. Страшные сосуды, казалось, были полны жизнью. Чудовищной потусторонней, ирреальной жизнью, жаждущей вырваться из этих маленьких, давящих и душащих её, мирков на свободу. Выплеснуть наружу своё уродливое содержимое. Заразить всё собой. Сделать всю вселенную такой же уродливой и страшной, какими теперь были они сами.
Толику было явно не по себе. Предательский озноб холодил спину. Стены казались живыми, колыхающимися, гнущимися, тянущими к нему со всех сторон свои многочисленные уродливые клешни и щупальца. Иногда ему казалось, что ещё чуть-чуть и страшные стены изогнуться так, что смогут сомкнуться на нём, и он навеки будет сожран, впившимися в него бесчисленными жалами и челюстями, вырвавшимися из разбитых и раздавленных склянок.
Хотелось встать и бежать. Бежать из этой страшной комнаты. Бежать прочь из этого мутного и таинственного салона. Его уже всего трясло. Рыжая шевелюра взмокла от пота. Зубы стучали от чудовищного озноба в такт неровно пляшущего пламени трещащей свечи.
Его поместили в эту комнату, так как других свободных не было. Госпожа Зара тоже заставляла себя ждать. Его визит был внезапным и незапланированным, и поэтому особенно пенять не приходилось. Оставалось только ждать и терпеть. Из последних сил терпеть пытку страхом в этой чудовищной кунсткамере.
