Через несколько часов изменения стали происходить реже. Обнаружив место, где весна и лето сменяли друг друга, они разбили в нем лагерь, сознавая, что в нескольких ярдах от них горит и умирает колючая зима, деревья зеленеют, потом опять сбрасывают листву, как если бы их почки были крошечными созданиями, которые выскакивают наружу, хватают толику света и тут же возвращаются обратно в дыры в коре.
Наконец они добрались до «глаза» урагана, лежавшего под угрюмым зимним небом, и Таллис мгновенно узнала глубокое ущелье, которое видела — вместе с Мортен — через пустой путь.
— Здесь, — прошептала она Скатаху. — Мы близко. То самое место...
Юноша смахнул лед с растрепанной бороды, из его рта вырывались клубы пара. — Я тоже чувствую это, — сказал он, внимательно глядя на крутые стены ущелья. Он казался встревоженным, его лошадь нервно поводила ушами. — Слушай!
Таллис прислушалась, но услышала только вой ветра и грохот катящихся камней. Она посмотрела на Скатаха и нахмурилась. В ответ он усмехнулся, в его зеленых глазах внезапно загорелось возбуждение.
— Битва! — сказал он. — Слышишь? Битва!
Она покачала головой.
— Только ветер...
— Намного больше, чем ветер! Мечи звенят... лошади скачут... ржут... Ты должна слышать! — Он по-прежнему глядел на вершину утеса. — Это наверху, за лесом. Мои друзья, они там... — Он посмотрел на Таллис жестокими глазами, потом порывисто схватил ее руку. — Теперь мы связаны. Твой замок, мое поле боя, так близко друг от друга...
Уинн-Джонс тоже узнал это темное и замерзшее место. Эхо повторяло топот их лошадей, громко журчала река, но только один Скатах слышал далекие звуки битвы. Стены ущелья резко сблизились, они скакали в сгущающейся тьме. Каменные пальцы скал и ветки деревьев почти полностью заслонили небо: руины заросли черными деревьями, разрушенные здания этого древнего места покрывали каньон, казавшийся вырубленным из камня. И среди этих руин, среди дубов и кустарников горели огни.
Таллис прислушалась, и действительно услышала далекий тревожный бой барабанов, так знакомый ей. Быть может именно он возбудил Скатаха. Посмотрев во тьму, она увидела, высоко на обрыве, разрушенные башни и крошащиеся стены, пробитые корнями гигантских деревьев. Там двигались черные тени, некоторые сгрудились под наклонившимися стенами, другие хлопали крыльями в сером небе.
— В видении я видела другое место, — сказала Таллис. — Горлышко было шире, а замок — не такой разрушенный. Из этого младший сын мог бы легко убежать.
— Это место притягивает меня, — сказал Скатах, не слушая ее. — Оно тянет к себе мою душу.
Привстав на грубых стременах, он энергично понюхал воздух и довольно сказал:
— Запах битвы! Ни с чем не спутаешь. Бавдуин близко. Я узнаю этот запах где угодно.
— Если бы у меня был мой дневник, — пожаловался Уинн-Джонс. — Я бы записал все это, сохранил на память.
Они медленно ехали вдоль излучины реки.
— Оглянитесь, — внезапно прошипел Скатах. Он повернулся в седле, с встревоженным лицом. — Они повсюду!
Среди деревьев трепетали белые лохмотья. Вспыхивали доспехи. В темноте медленно двигались фигуры. Таллис ахнула, увидев кости людей и лошадей, сложенные вдоль берегов реки и висящие на ветках — мрачные останки тех, кто не пережил этот день. Около реки сгрудились воины; кто-то пил, кто-то просто смотрел в никуда. Таллис почувствовала запах крови и разящую вонь нечистот. По льду заскользила лошадь и, падая, громко заржала. Потом вскочила на ноги и, уже без всадника, галопом поскакала из ущелья; ее попона развевалась.
Когда ее глаза привыкли к дьявольской тьме, Таллис увидела, как много жалких трупов собралось на северном берегу реки. Умирая, они не обращали внимания друг на друга, хотя иногда лежали на расстоянии вытянутой руки, и даже соприкасались, соскользнув по льду. Им осталось одно единственное путешествие — вниз; боевой задор, любовь и гордость давно уже ушли из их глаз, оставив за собой бездушную оболочку, покрытую бронзой, кожей, меховым плащом или блестящими штанами. Сверкали шлемы, некоторые украшенные высокими перьями, другие — изображениями зверей, третьи — ничем. Линия берега щетинилась наконечниками копий и мечами, вбитыми в грязь, больше не нужными...
— Бавдуин — вечная битва, — сказал Уинн-Джонс, пока они глядели на мрачное собрание павших. С дерева соскользнула кость и со стуком покатилась по ржавым доспехам. С обломанных ветвей свешивались щиты, рваные флаги и целые гроздья гниющих голов, подвешенных за волосы; ветер трепал их, отвисшие челюсти пели молчаливые жалобы, тусклые глаза следили за путешествием душ в неведомые края своей эпохи.
На скальных полках, на склонах утесов, среди крушащихся развалин сверкала целая россыпь огней. И над ними, на фоне неба, тоже горели костры; ветер разносил скорбный плач труб.
Скатах громко крикнул и поднял меч, потом сунул оружие в ножны и сгорбился в седле, возможно опечаленный мыслями о друзьях.
Таллис вспомнила его отрывочный рассказ о битве на поле Бавдуин — воспоминание о легенде, поймавшей его в ловушку.
Около Бавдуина течет река, и каждую ночь мертвые приходят к воде на пути в холодную землю их времени и пространства. Здесь они призывают богов и стражей мертвых своего народа, и призраки, как бешенные псы, носятся в воздухе, в слепой ярости сражаясь и убивая.
Она надела Морндун и через ее призрачные глаза увидела воздух, наполненный элементалями: мерцающие остролицые существа, похожие на призраков, свивались и изгибались над рекой, вылетали из ртов и глаз людей и текли из черепов, висящих на деревьях. Рогатые, покрытые чешуей, принявшие форму пауков и насекомых, птиц с юными женскими лицами… Таллис содрогнулась, увидев молчаливое собрание сверхъестественных сил всех эпох.
— Покажи мне, — прошептал Уинн-Джонс, но, надев маску, он увидел только темноту. Таллис описала ему свои видения, и они поехали через тихое мертвое место, с опаской глядя на мертвых и умирающих. Вскоре они оказались у подножия утеса — извилистая тропинка вела наверх, в замок; дальше, вверх по течению, простирался лес и за ним та самая равнина, где под темным небом кипела странная вечная битва.
Они украли огонь у мертвого воина, кельта, судя по вымазанным известью волосам, голой груди под отороченным мехом плащом и килту. Он покончил с собой, и сейчас сидел, держа рукой рукоятку меча, который воткнул себе в сердце. Длинные пряди женских волос обвивали пальцы левой руки. Слезы замерзли; на щеках и глазах сверкал лед. Скатах оттащил окостеневший труп к деревьям и положил на бок. Потом выпрямился, вздохнул и уставился на откос. До боли сжав кулаки, он прошептал имена Джагутин.
