— То есть? «С чего бы им там быть»? А в какой книге их нет?
— Извини, — сказала она, вылезла из постели, в два-три шага добралась до туалета и закрыла за собой дверь.
Пирс неподвижно глядел на эту дверь. Вслушиваясь.
— С чего бы их там не было? — спросил он еще.
— Потому что, если… Если это слово Божье, а так говорят, тогда как Бог допустил, чтобы в ней были ошибки?
Слив.
— По-моему, — говорила она, вернувшись, отыскивая трусики и надевая их, — для них Библия — что-то вроде электростанции, откуда и название «Пауэрхаус». Она как бы дает энергию, дарит силу через слова и повести. Вот для чего она нужна и зачем появилась на свет.
— Это книга, — сказал Пирс. — Просто книга. Хорошая книга. Но не единственная.{308}
— Ну, — сказала она. — Там же говорится — в начале было Слово.
— Конечно, — ответил он. — А Папа Римский говорит, что он непогрешим.
— Но они говорят, что…
— Книга не может удостоверить свое же первенство. Это глупо. Это все равно, что сказать, будто книга существовала до того, как появилась.{309} И явилась-то для того, чтобы подтвердить свое предсуществование.
— Не поняла.
— И вообще, — продолжал Пирс, — на самом деле там сказано, что в начале был Logos. A Logos означает самые разные вещи — Разум, План, Мысль, Изучение, Здравомыслие, — да что угодно почти, только не Слово. Я считаю, лучше всего перевести его как Смысл.
— В начале был Смысл? — спросила она.
— И Смысл был у Бога. Смысл и был Богом.
Она успела надеть большую фланелевую рубашку, и руки ее замерли на пуговицах. — Что ж, — сказала она. — Это все еще разъяснится. Там как раз затеяли большой проект — новый перевод Библии. Нового Завета.
— Знаешь, сколько уже есть таких переводов.
— Знаю, — ответила она, понимающе улыбаясь. — Но. Пришли к выводу, что, хотя все думают, будто Новый Завет был написан на греческом, на самом деле он был написан на арамейском. На языке Иисуса. А затем переведен на греческий. И чтобы приблизиться к подлинному смыслу…
— Они собираются перевести Завет обратно, — ошеломленно произнес Пирс, видя, что на лице ее нет ни тени иронии, ни даже удивления. — О господи.
— Ты что, не хочешь пончика? — спросила она, показав на пухлые маслянистые колечки, которые он выложил на поднос между ними.
— Да. Нет. Не хочется. Что-то в последнее время даже есть не могу. — Он запахнул пальто, которое так и не снимал. — Заболеваю, наверное.
Когда стемнело, они продолжили. В его маленьком домике они были наедине друг с другом и с одной-единственной темой: любой разговор неизбежно возвращался к ней. Его работа, ее занятия. Новости. Жизнь на земле. Ни о чем уже нельзя было говорить, как прежде.
Когда заведение Вэл закрывалось, завсегдатаи перебирались в «Песочницу» по дороге в Каскадию; войдя туда, Роз и Пирс увидели за дальним столиком саму Вэл и Роузи Расмуссен. На небольшом возвышении безобразно-шумный ансамбль играл такую музыку, которая, на вкус Пирса, скорее убивала и без того скудные достоинства заведения, чем подкрепляла их, но за нее хоть не надо было платить. Он заказал скотч, Роз — кока-колу.
— Ты хотел власти, — сказала она. — Ты получил ее. Я ее тоже хочу. Для себя.
— Нет, — сказал он, краснея и волнуясь, потому что он и вправду пытался получить власть, хотя лишь над ней и ее духом, получить то, чего хватило бы — на какое-то время, — чтобы притвориться, что он действительно обладает властью. — Вовсе нет.
— Разве ты не думал, что умеешь делать что-то «магическое»? — Она обозначила кавычки, помахав в воздухе четырьмя согнутыми пальцами. — Ты же говорил. Мы пробовали. Или ты просто…
— Признаю, — сказал он, — я кое-что совершал. Было такое. Иногда я воображал, что способен, ну, летать, поднимать тяжести, притягивать предметы, — и припоминал, что когда-то в прошлом разок-другой, а может, и много раз мне такое удавалось, а значит, если я все сделаю правильно, если поверю в то, что знаю, то все снова получится.
— Так.
— Ну и получалось. Очень легко.
— И?
— А потом я просыпался. — Он начал скручивать сигарету. — Во сне, — продолжал он, — я могу дотянуться ртом до собственного члена. Меня это всякий раз удивляет. Каждый раз думаю: блин, а я-то считал, что только во сне так умею.
— Ой, господи, Пирс.
Она подняла голову, слегка улыбнулась проходившему мимо человеку; пальцы чуть потрепетали в воздухе.
— Это кто был?
— Так, один парень.
— Откуда ты его знаешь?
— Не помню.
Жахнул ансамбль, взревел певец. Вниз, вниз, вниз в горящий круг огня.{310}Вскоре Пирс обнаружил, что опять перевел разговор на Бога, Библию и Четыре Последних.
— Смерть. Суд Божий. Рай и ад. Так нас учили. — Он сделал глоток. — Я так понимаю, Чистилища для тебя не существует.
— А я никогда не понимала, что это такое.
— Все примерно как здесь. И не навсегда. А в конце концов — или рай, уготованный тебе, или ад.
— Послушай, — перебила она. Глаза ее бегали по залу; она что-то искала, что-то хотела сделать для Пирса, что-то сказать.
— Что ж, — сказал он и отхлебнул. — По крайней мере, получишь удовольствие от того, что я проклят.
— Что?! Да никогда! Даже если бы…
— Конечно получишь. Это доказал святой Фома. Созерцание мучений проклятых грешников будет там, в раю, одним из величайших наслаждений.{311}
— Господи, какая мерзкая, жуткая идея. Насквозь католическая.
Он как-то по-волчьи рассмеялся и ответил ей: нет-нет, это простая логика; теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно{312}, и, возможно, сочувствуем мучениям грешников, потому что вполне можем представить себя на их месте; они такие же несчастные раздолбай, как мы, и обречены на вечные мучения. Вечные. Но тогда мы узрим в этом совершенное воплощение Божьего правосудия, шуйцу Его мощи, десница же — Милосердие, чьих благ удостоены мы, спасенные. Лишний повод восславить Его.
— Глупости, Пирс, — сказала она, оглядывая себя, стол, кресло. — Не знаю, почему ты в этом так упорствуешь.
— Так ведь ты меня отправляешь именно туда. Меня ждут там, сама знаешь где. — Он подтолкнул к ней сигареты, которые она явно искала. — Окончательная расплата, Роз. Последнее отвержение.
— Ну бога ради…
— А что? — продолжал Пирс. — Так и будет. Если все остальное правда. Ведь так? Так ведь, а?
Рот ее приоткрылся, словно она хотела что-то сказать, глаза перестали бегать и остановились на нем. Но она молчала.
