Хаким склонился в глубоком поклоне. Славян последовал его примеру.
— Благодарю аллаха, что могу отдать вам свое почтение, госпожа, — сказал Хаким.
— Примите мою благодарность, — ответила дарко.
На утро их разбудили крики под окном. Слов Хаким не понимал, но угрожающий тон не узнать нельзя.
— Алекс, — сказал он Славяну, — это ведь против нас.
— Скоро ещё гномы подойдут, и обе гоблинские деревни. Я попросил Лиовен сказать им всем, что к вечеру объединённые силы Джаббара, Киалинга, Сайло и Мбебра нападут на деревни.
— И это правда? — вскочил с кровати Хаким.
— Это очень большая вероятность.
— Проще говоря — враньё. Зачем?!
— Долину необходимо объединить, — сказал Славян. — А в таком состоянии они смогут объединиться только против кого-то.
— Ты хочешь пойти с долинниками против Весёлого Двора? — не поверил Хаким.
— Да. К анэршы нам добраться не дадут. У Ховена слишком хорошие перехватчики, именно поэтому из крепости ещё никто не убегал. Вторгнуться в волшебную долину рыцари не решатся, но дозор у её границ оставят.
Крики грянули сильнее. Славян довольно улыбнулся, встал с кровати, глянул в окно.
— Не бойся, — успокоил он Хакима. — Сейчас шпендики заявятся, и эльфам станет не до нас. Как только с ними разберутся — гобла пожалует, сразу две деревни. Так что мы успеем спокойно принять душ, позавтракать и переодеться. Лиовен обещала купить в человеческой деревне шорты и футболки. К тому времени все малость подустанут от воплей, окончательно себя запутают, и будут ждать того, кто объяснит им, что дальше будет, и что им делать. Вот мы спокойно растолкуем, кто, что, когда и где.
— Ты не сказал, что придут человеки, — заметил Хаким.
— Так их и не звали. Они ничего не знают.
— Почему?
— Волшебные расы худо-бедно смогут объединиться и сами, — объяснил Славян, — а человеков в Союз придётся заманивать хитростью. Они никому не верят, и затянуть их можно только за недоверие. Бесполезно расписывать выгоды объединения, заверять в своей честности. Так что о Союзе они разузнают сами, и сами потребуют принять их, побоятся, что волшебные расы могут объединиться против них.
— Сл… Алекс, но как ты собираешься брать Весёлый Двор с толпой крестьян, которые горстке бандюганов боятся дать отпор?
— Это сейчас боятся. К вечеру всё изменится. Они способны на гораздо большее, чем приучили себя думать. Как, впрочем, и мы все…
— Но… Весёлый Двор — это такая неодолимая сила… Что мы сможем?
От взгляда Славяна Хаким попятился, прижался к стене. Это был даже не взгляд смерти. Что смерть — тощая старая дура с копьём, нанизывает на него жизни, которые и без того не могут держаться в теле. От такого взгляда убежит и сам Амиритн, проводник умерших. Так может смотреть только неотвратимость, только сама судьба.
— Весёлый Двор будет уничтожен, — вынес приговор Славян.
Хаким и представить не мог, что бесконечный холод может смешаться с безграничным огнём так, что обе уничтожающие силы останутся неизменными.
— Славян, — едва слышно проговорил он. — Не надо, прошу тебя, нет… Ты ведь не такой.
Славян закрыл лицо ладонями, стиснул так, что побелели костяшки пальцев, отвернулся, отошёл к противоположной стене. Хаким осторожно подошёл к нему, прикоснулся к плечу.
— Славян…
Плечи у Славяна едва заметно дрогнули.
— Ты что… — испугался Хаким. — Не нужно… Пожалуйста, не плачь… Мужчины не плачут…
Славян повернулся, убрал руки. На лице следы ногтей, глаза обожжены сухими слезами.
— Ты спрашивал, почему я не хочу вернуться домой. Разве можно возвращаться домой таким?
До Хакима вдруг дошло, что перед ним не великий герой и могучий волшебник пустыни, а насмерть перепуганный городской парнишка всего-то двадцати одного года от роду. Слишком рано повзрослевший, вынужденный брать на себя ношу, которая не каждому многомудрому старцу по силам. Неопытный, толком не понимающий, что происходит с миром и с ним самим. И совершенно одинокий, во всём огромном и пугающем мире никого, кто бы хоть немного пожалел, успокоил, сказал, что всё будет хорошо, всё плохое скоро закончится, и останется только хорошее. Помог, поддержал, а не требовал защиты и покровительства себе.
— Не бойся, — крепко обнял его Хаким. — Мы на свободе, а это главное. Остальное ничтожно как след ящерицы-песчанки — ветер дунул, и нет его. И скоро всё закончится, тень Весёлого Двора исчезнет, и ты вернёшься домой.
Плечу стало мокро, мальчишка смог заплакать настоящими слезами. Славян хотел высвободиться, но Хаким только прижал его теснее. Пусть выплачется, пусть слёзы прекратятся сами.
— Извини, — Славян отстранился, вытер ладонями мокрые щёки.
— Мы друзья, Славян, а значит, делим не только смех, но и слёзы. Спасибо, что доверил их мне.
В дверь постучала Лиовен.
— Идите мойтесь быстрее, — сказала она. — Завтрак будет через двадцать минут. Одежда на диване в длинной комнате. Зелёная для Алекса, жёлтая для Хакима.
— Лиовен, ты спятила, — ответил Славян. — Мы же будем похожи на канарейку и попугая.
Лиовен только рассмеялась. Телепатией хелефайи не владеют, но эмоциональный фон ощущают неплохо, и когда надо постучать в дверь, понимают прекрасно.
* * *
Народу в большом зале Совещательных Палат Нирреуна, забытой столицы Датьеркена, набилось множество, собрались представители пяти сотен деревень — человеки, гоблины, хелефайи, гномы. Четвёртый час все орут, не слушая друг друга. Хаким, Лиовен, Тзвага и гном Тирно уже охрипли, пытаясь хоть что-то втолковать упрямцам. На трибуне вопил какой-то гном, непристойной уже бранью ругался с гоблином.
Смотреть и дальше на это безобразие терпения у Славяна не хватило.
Он поудобнее расположился в кресле советника и запел арабскую любовную балладу — громко, выразительно, с чувством. Гвалт вмиг прекратился. Горластые старосты ожидали чего угодно — выстрелов, длинных ножей, оморочек и шаровых молний, но только не такого, с позволения сказать, вокала.
— Славян, умоляю, — простонал Хаким, — заткнись во имя аллаха.
Оговорки никто не заметил — Славян продолжал петь.
Первыми позажимали уши хелефайи. Потом гномы. Самыми устойчивыми оказались гоблины, но на втором куплете не выдержали и они. А человеки с первых же слов матерно советовали прекратить вой, пока Алексу не запихали в поганую глотку его же футболку. На третьем куплете аудитория была согласна слушать что угодно, только не Алексово пение.
— Пять тысяч лет назад, — сказал Славян на торойзэне, — был разрушен Пинемас, величайший из городов трёхстороннего мира. — Славян и сам не знал, почему заговорил на вампирском языке — понимали его только волшебные расы, да и то не все делегаты, а человеки, самая многочисленная часть аудитории, так сразу возмущённо и подозрительно зашептались, но Славян чувствовал: так надо, сейчас будет услышан только торойзэн. — С тех пор никто не рисковал его возродить. Пинемас возродился сам — в Датьеркене. Посмотрите на себя — вы ведь все такие разные: гномы, гоблины, человеки, хелефайи. Но общее у вас одно — долина. Сердце каждого из вас принадлежит ей. И благодать долины принадлежит каждому из вас. Любой может услышать её голос. Для долины вы едины. И вы сами видите своё единство. Все вместе вы изгнали прочь грабителей, все вместе вы закрыли границы Датьеркена для любого, кто приходит сюда со злом. Так довершите начатое, достройте великий Пинемас.
