Ничего не купив, он спустился по той же лестнице вниз и вышел из лавки, заглянул напротив в художественный салон, посмотрел, что там выставлено. Конечно, и здесь не было места для его любимого авангардизма. Все те же приевшиеся пресные картины социалистического реализма, с которым он так отважно боролся на страницах своих книг.
Подошло время назначенного ему свидания.
В конце Кузнецкого моста он получил уже заготовленный для него пропуск и направился к суровому зданию Комитета Государственной безопасности, которое строилось когда-то для Страхового общества, а теперь многим внушало страх.
Пройдя контрольные посты Лубянки, как он мысленно называл это место, Бойтаковский оказался в кабинете, где его уже ждал подтянутый интеллигентного вида майор КГБ.
Майор встал при его появлении и радушно приглашающим жестом показал на стул перед столом, без единой бумажки на его сверкающей полированной поверхности.
— Рад познакомиться с вами, Вячеслав Болеславович, — сказал он, — до сих пор знал вас только по книгам и впервые вижу перед собой.
— И как же? Не разочаровал? — спросил Бойтаковский.
— О разочаровании говорить рано. Это будет зависеть от вашей позиции в нашем с вами разговоре.
— Какой будет дебют? Королевский гамбит или защита Каро-Кан? — пытался пошутить Бойтаковский.
— Признаться, я плохой шахматист, быть может, из меня лучше получился бы психолог, — серьезно ответил майор.
— Тем более что психологу уже известно решение секретариата Союза писателей, — грустно усмехнулся писатель.
— Известно, к сожалению.
— Ах вот как? Значит, это решение не по совету отсюда?
— Совет, который вы получите здесь, несколько иной.
— Какой же? — удивленно поднял на майора глаза Вячеслав Болеславович.
— Ваши коллеги, как я понимаю, ставят вам в вину неприятие социалистического реализма? Не так ли?
— Я не понимаю этого термина.
— В моем представлении это реальное отображение жизни, способствующее построению социализма, — спокойно пояснил майор.
— А, к примеру, Бальзак? Чему он служил? Капиталистическому реализму? А Пушкин? Монархическому? Он ведь описывал жизнь при монархическом строе. И в «Капитанской дочке» не слишком симпатизировал Пугачеву, противнику царствующей Екатерины II? Показывал жестокость бунтаря, его расправы над честными людьми… — взволнованно заговорил Бойтаковский.
— Я далек от того, чтобы судить о Пушкине, — прервал его майор, — я сейчас думаю о вас.
— Весьма польщен таким вниманием.
— Оно, к сожалению, вызвано вашим неприятием современного советского общества.
— Нет, почему же? Я просто всячески ратую за соблюдение общечеловеческих прав.
— А где же они, по-вашему, соблюдаются? В капиталистических странах?
— Это по марксистской фразеологии…
— Вы лишились здесь окружавшей вас творческой среды, — снова прервал рассуждения писателя майор.
— Меня насильно ее лишили.
— А вы были бы против обретения среды единомышленников?
— Конечно, нет. Но…
— Мы хотим вам в этом помочь.
— Это как же? — опешил Бойтаковский.
— Заграничный паспорт, все визы и даже билет на самолет будут доставлены вам в самое ближайшее время…
— Это что же, высылка? — не дал договорить майору Вячеслав Болеславович.
— Ни в коей мере! Это просто помощь вам оказаться в среде, где мыслят вашими категориями и где не требуется способствовать построению социализма. Впрочем, если в тех условиях вы захотите помочь нам…
— Нет, увольте! — гневно прервал Бойтаковский. — Если, конечно, я вас правильно понял…
— Правильно понять меня нетрудно. Просто вам предоставляется возможность отдавать свой талант служению обществу, которое вам кажется более справедливым, чем здесь, в Советском Союзе.
— Я, кажется, понял вас. Мое сопротивление бесполезно?
— Я думаю, оно просто не имеет смысла, — спокойным тоном подтвердил майор.
— Ну что ж! Жена бросила меня год назад… Семейными узами я не связан. Так что, пожалуй, готов найти способ самовыражаться в предлагаемом месте.
— По вашему выбору, Вячеслав Болеславович, — предложил майор. — Насколько мне известно вы владеете немецким языком?
— Да, я родился в республике немцев, в Поволжье.
— Это несомненно поможет вам теперь. Я уверен.
Последние слова майора КГБ были сказаны так твердо, что Бойтаковский понял — все давно уже решено.
— Какой город вам более симпатичен? — продолжал майор. — Может, Франкфурт-на-Майне или Мюнхен?
— Мне одинаково чужды все немецкие города. Там я выйду из самолета бродягой, — задумчиво потерев глаза рукой, отозвался Бойтаковский.
— Вы не лишаетесь пока советского гражданства, — попытался успокоить его майор, — и сможете в любое время обратиться к нашему консулу.
— В качестве кого? Туриста?
— А это уже будет зависеть от ваших дальнейших планов и принятых там вами решений, — не принял иронии майор. — Вы сможете обменять ваши деньги на марки. Мы вам в этом поможем, чтобы можно было устроиться на первое время.
— Все понял… Надеюсь, вы отметите мне пропуск для свободного выхода из этого здания?
— Конечно, конечно, — майор поставил на протянутой ему бумажке свою подпись и встал из-за стола, прощаясь с Бойтаковским.
Спустя час Бойтаковский, придя домой, бесцельно расхаживал по своей квартире, все еще не осознавая неизбежности отъезда. Пустой раскрытый чемодан, лежащий посреди комнаты, своим видом напоминал ему о действительности, в коорую не хотелось верить.
А на следующее утро ему был доставлен пакет с заграничным паспортом на его имя, билетом на самолет и несколькими тысячами западногерманских марок.
Еще через несколько дней Бойтаковский уже спускался по трапу самолета на землю чужой ему страны, в которой предстояло теперь жить.
Таможенный досмотр был на редкость простым. Немецкие пограничники попросту не стали даже осматривать багаж.
Выйдя из аэровокзала, Бойтаковский подошел к стоянке такси. Почтенного вида таксист подъехавшей машины, выйдя, распахнул перед ним дверцу, приглашая пассажира.
Это было так непривычно, что Бойтаковский в первую секунду замер, опомнившись, взглянул на удивленного шофера и сел в машину.
— Отвезите меня, пожалуйста, в какой-нибудь недорогой отель, — попросил он.
— Я знаю один такой, правда, там могут оказаться непредвиденные расходы…
Машина остановилась около невзрачного здания, у подъезда которого все же стоял здоровенный швейцар в форменной одежде. Он открыл дверцу машины, готовый принять багаж приезжего.
Вестибюль отеля оказался полутемным помещением, где за конторкой, рядом с доской, на которой висели ключи от номеров, сидела пожилая дама, исполняющая обязанности портье.
